груди с шумом и свистом вырвался воздух, но глубокая рана тут же затянулась, и вслед за этим последовал глубокий вздох.
– Он ожил, ожил! Дышит! – громко закричала Алиса.
Юля зашаталась и, чтобы не упасть, встала на колени рядом ожившим покойником…
Стараясь не обращать внимания на яркий свет софитов, Корделия считывала с электронного суфлера текст срочного выпуска новостей.
– Сегодня, около трех часов ночи, в районе площади Восстания произошла небывалая по своим масштабам автомобильная авария. В ДТП было задействовано более ста машин. По счастливой случайности обошлось без жертв, пострадавшие отделались незначительными ушибами и травмами, а вот их транспортные средства не подлежат восстановлению. ГИБДД отказалась комментировать события, скорее всего инспекторы и сами не знают причин небывалого столкновения. С места происшествия наш специальный корреспондент Владимир Малышкин. Владимир!
– Я нахожусь на площади Восстания, и вы можете видеть, что здесь происходит. Сейчас к месту аварии прибудут эвакуаторы, чтобы транспортировать пострадавшие автомобили. Давайте обратимся к очевидцу происшествия.
На экране появился молодой парень с расфокусированным взглядом и торчащими во все стороны волосами.
– Расскажите, как все произошло…
– Да не знаю я, чего говорить, – растерянно проговорил парень, – моя машина как будто сама вперед прыгнула, а я на газ не давил, честное слово! Машина не моя! Вся, представляете, вся разбита! И капот, и багажник – все в лепешку!
На экране вновь возникла Корделия.
– Как нам только что стало известно, в радиусе километра от места аварии не работает ни один светофор, возможно, это и послужило причиной катастрофы. Подробности в наших следующих репортажах.
Красный огонек на камере погас, Корделия отцепила петличку с микрофоном и перевела дух. К ней подошла Ниночка Водорябова и поставила на стол чашку со свежезаваренным кофе.
– Вот, Корделия Петровна, выпейте кофейку, устали, наверное.
– Спасибо, – немного удивленно сказала Корделия. – Ты, Нина, вполне можешь называть меня просто Корделией, мы с тобой ровесницы.
– Я чуть-чуть старше, – улыбнулась Ниночка.
Корделия и не догадывалась, как много общего между ней и Ниночкой Водорябовой. Обе росли без отца, и семья Корделии тоже была не из богатых. Правда, они не бедствовали так отчаянно, как Водорябовы, но и достатка особого не было. Корделии повезло только, когда она вышла замуж за Володю Малышкина. Свекровь приняла ее с радостью, оказалась женщиной мудрой и доброжелательной. Только спустя много лет Корделия поняла, как трудно было удержаться от замечаний, глядя, как неумело она пытается приготовить ужин или выгладить себе юбку.
– Учись, учись, Корочка! Образование – это главное в жизни! – часто говорила ей свекровь. – Будешь образованная, сама себе хозяйка, и деньги будут, и все удобства.
А сама потихоньку стирала и гладила, готовила и убирала квартиру, экономя на каждой копейке, вела хозяйство. На первых годах жизни они с Володей часто бурно ссорились, а потом мирились, и ни разу свекровь не вмешалась в эти вулканические процессы. Мало того, она ни разу не приняла чью-либо сторону, и если ее доставали окончательно, пытаясь привлечь в арбитры, она сухо говорила:
– Разбирайтесь сами, пожалуйста.
Так же как и Нина, Корделия потеряла мать, которая умерла сразу, совсем не болея. И Корделия часто упрекала себя, что уделяла ей меньше внимания, чем могла. А вскоре их покинула и свекровь, и они с Володей совсем осиротели.
Продав квартиру матери Корделии, они учились, потихоньку тратя деньги на необходимое. А потом Корделия резко пошла в гору, и ее карьера стала набирать немыслимые обороты.
Глядя на спокойное лицо Ниночки, Корделия неожиданно для себя самой почувствовала к ней симпатию и мысленно пожелала ей удачи. А вслух сказала:
– Отличный кофе, спасибо.
На востоке должен был забрезжить свет очередного утра, но оно все не наступало. Крышу высотного дома на площади Восстания снова окутали влажные облака. Баба Ванда велела Швыру, Алисе и Юле разжечь кадильницы и подвинуть их к самому телу Брюса. Вскоре пошел густой дым, запах был очень приятный, чуть-чуть сладковатый. Но быстро разогнать странный сумрак так и не удалось.
Брюс по-прежнему не шевелился, но грудь под черным саваном мерно вздымалась и опускалась. Губы порозовели, на впалых щеках выступил румянец.
– Ванда, что-то не так, почему он не просыпается? – спросил с озабоченным видом Серебряков.
Ванда ответила, что на первый взгляд все в порядке – ритуал был проведен безукоризненно. Она посмотрела на бледных, измученных Алису с Юлей и одобрительно произнесла:
– Вот, девочки, вы и стали магами.
Алиса и Юля переглянулись: они так мечтали об этом, но никакой радости сейчас не испытывали. Столько сил было отдано для оживления великого чернокнижника, а он лежит как колода и не шевелится.
– Он в коме, да? – поинтересовалась Юля. – Может, «скорую» вызвать?
– Сами справимся, не маленькие, – возразил Швыров. – Сейчас ты у меня очнешься, Франкенштейн ты наш.
Швыр наклонился и похлопал Брюса по щекам, но это не дало никакого результата.
– Точно, в коме, – заключила Юля.
– Может быть, хлопнуть посильней, вместо дефибрилляции? – посоветовала Алиса. – Все-таки столько лет человек был, так сказать, не в себе?
Швыр от души, со всего маху шлепнул Брюса ладонью по лицу. Тот медленно открыл глаза.
– Ну вот, с возвращением! – хмыкнул Швыров. – Доброе утро, Яков Вилимович!
Брюс удивленно оглядел склонившихся над ним людей, сел, при этом черный саван сполз у него с груди – мощной, покрытой рыжей шерстью, как у орангутанга, – и упал ему на бедра. Брюс попытался что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Он закашлялся, жестом показал, чтобы ему дали воды. К нему подскочила Ванда, в левой руке она держала стакан с прозрачной жидкостью.
– Выпейте, господин граф, – с учтивым поклоном сказала она, – это поможет вам окрепнуть.
– Что это? – шепотом спросила у нее Алиса. – Водка или зелье какое?
– Водка и есть зелье, – заметил Серебряков.
– Что вы, это обычная живая вода, – отмахнулась от него Ванда. – От нее даже младенцам хуже не бывает.
Брюс выпростал из-под савана длинную мощную лапу, поросшую оранжевой шерстью, взял стакан и осушил его в три глотка.
– Где я? – строго спросил он низким, каким-то нечеловеческим басом, возвращая стакан Ванде.
– В Москве, через триста лет после вашей смерти. Мы оживили вас согласно вашему завещанию, – сказала ворожея.
Брюс потрогал лицо ладонями, потом отвел их от себя и принялся с удивлением рассматривать. Они были узкие, а пальцы стали очень длинными, в два раза длиннее, чем раньше.
– Мы ваши друзья и единомышленники, если позволите, – попытался объяснить ситуацию профессор.
Брюс недовольно посмотрел на него, потом ощупал острым взглядом всех остальных. Он сразу почувствовал, что перед ним маги – двое очень сильных, двое начинающих – две монады,[4] две единички, которые еще не оперились, не определились в мире магии. Ничего, все, кто в него попадает, начинают с малого. А вот старик совсем слабенький маг, так себе, ремесленник, манусагер,[5] а не искусник.
– Вот что, любезный, – сказал ученому, недовольно морщась, Брюс, – спина у меня что-то свербит, изволь-ка почесать, да побыстрее…
