помочь с путевкой в санаторий…
— Нет. Путевку мне дадут и без твоей помощи. Хочу должность в Абакане.
— Все высокие должности заняты, — дипломатично отвечал Влас Иванович.
— Но как же теперь быть? Дом продал, юрту продал. А деньги потратил на водку и табак. Много рублей коню под хвост кинул. Думаю, в Абакане и квартиру и всё остальное получу. Ты ведь друг мне.
— Друг, — согласился Влас Иванович.
— Тогда помогай, однако.
— Ты грамотный? — спросил Колпаков.
— Грамотный, но чисто писать не умею.
Потом пришел музыкант, на чатхане, деревянном ящике играл, перебирая семь струн. Чатхан — народный инструмент, любят его хакасы, готовы сутками слушать медлительные национальные напевы.
— Возьми меня к себе, — сказал чатханист и заплакал. Ему ничего не платят в районном Доме культуры.
— А что ты будешь делать в обкоме партии? — поинтересовался Влас Иванович.
— Буду играть тебе песни нашего народа. Я много их знаю. Говорят, что у тувинцев за это большие деньги дают. Ты всё можешь, ведь ты — хан.
Колпаков объяснил чатханисту, что сейчас очень занят, что некогда будет слушать даже славного хайджи, то бишь знаменитого певца. У тебя, дескать, один чатхан, а у меня целая область.
— Ты не черноголовый, ты злой дух ээзи! — возмутился чатханист.
Пришлось Колпакову послать его в научно — исследовательский институт. Пусть играет специалистам по истории и культуре свои песни. Может, что-нибудь и заплатят.
Некоторые приходили с обидой на русских. Что делают русские на хакасской земле? Землю роют, богатство себе ищут.
— Это ученые, — вразумлял жалобщиков Колпаков.
— И у тебя в обкоме мало хакасов, одни русские. Если область хакасская, то и править должны хакасы. Зачем тебе орыс кизи, русские?
Таких он выставлял за дверь. Видел, что никакие аргументы их не убеждали. Нечего было попусту тратить время.
А тут местный поэт специально пришел в обком партии похвастаться, что намерен жениться на еврейке. Девка она хорошая, только неясно, какому богу молиться: русскому ли Христу, хакасскому ли Худаю? Или уж еврейскому богу Яхве?
— Молись, кому угодно. У нас свобода религии. Только имей в виду, что еврейки — горячие и ненасытные, как все южанки. Надо ли тебе соваться со своим уставом в их монастырь? Сдюжишь?
— Этого я не знаю.
— Тогда не торопись. Дай подрасти… уставу.
Разумеется, это была шутка. А всерьез Влас Иванович от души поздравил драматурга с женитьбой, пожелал счастливой жизни, а про себя решил: хорошо, что есть такие браки. От этого народы будут только дружнее.
Вспоминал Колпаков сей забавный разговор с хакасским поэтом, показывал в лицах эту неординарную сцену и сам неудержимо хохотал. И мы с Виталием за животы ухватились. Ей — богу, за такой спектакль мы бы дали Власу Ивановичу государственную премию, будь на то наша власть!
В его рассказах не чувствовалось желание только позабавить нас. Он преподносил жизнь такой, какая она есть, но умело выбирал наиболее яркие, характерные для нее куски. Вот вам один рядовой случай, вот другой, вроде бы тоже ничем не выдающийся. Да и люди-то, которых он представлял, они не придуманы. Хотите, я вас познакомлю с ними, вот вернемся в Абакан и познакомлю. Да Виталий знает их, как облупленных. И тебе они известны, Анатолий Иванович, особенно поэт и драматург. Видишь, какой он: жениться, так пожалуйста, хоть сейчас, а переходить в другую веру не хочет. Каждый ищет в жизни свою выгоду.
Пока добрались до конечной цели поездки — небольшого степного колхоза, занавес в театре открывался и опускался множество раз. Мы с Виталием уже изнемогали от яростных приступов хохота.
Но потеха — потехой, а делу надо девать ход. В конторке, пропитанной людским и конским потом, терпеливо ждали председателя колхоза. Переглядывались молча — говорить уже не было сил. Колпаков ни о чем не спрашивал присутствующих здесь стариков, они мало что знали о текущих заботах и планах колхоза. Пришли сюда от скуки, покурить в компании да послушать молодежь. Нынче она шибко грамотная: считать и ругаться умеет.
Как только появился председатель, пошли в поле. На меже, поджав под себя ноги, покачивался из стороны в сторону лохматый мужичонка неопределенного возраста. Ему было, может, двадцать лет, а может, все пятьдесят. Он вполголоса тянул хакасскую песню о богатырях — алыпах и наверняка мнил себя одним из них. Тоже артист. Мужичонка так увлекся песней, что даже не заметил, как мы вплотную приблизились к нему.
— Почему не пашешь? — спросил его председатель.
Певец вздрогнул и с трудом разомкнул слипшиеся веки:
— Кони пристали. Пасутся, однако.
Влас Иванович окинул взглядом черный, как сажа, простор. Травы еще нет и она нескоро появится. Что же едят кони?
— Полынь собирают прошлогоднюю. Мал — мало кушают.
— Сена нету, — беспомощно развел руками председатель.
Зная, что в такой ситуации на очереди нагоняй, председатель вобрал голову в плечи и ждал разноса. Признаюсь, ждал и я оглушительного взрыва эмоций у партийного вождя.
Однако Колпаков не спешил отчитывать главу колхоза. Отправились на соседнюю полосу, к другому пахарю. Там была та же унылая картина. Плуг перевернут лемехами вверх. Кони грызли едва оттаявшую землю.
— Трактор надо. Да солярки не подвезли, — объяснял председатель.
Затем мы заглянули на колхозную овцеферму. Всё разгромлено, разбито. Помещения для скота разгорожены, крыш не было. Овцы сбились в кучу, тощие, голодные.
Влас Иванович то и дело переводил взгляд с овец на председателя. Да за такие дела надо отдавать под суд! Но Колпаков дружески пожал руку изрядно струсившему главе колхоза и спокойно сказал:
— Ты не против, если привезем сюда партактив для изучения передового опыта?
— Не надо! — в смятении крикнул председатель.
— Ну кое-что подделаешь тут, подчистишь.
— Не надо!
Мы сели в секретарский «Зил» и отправились в обратный путь. Я поймал себя на мысли, что мне, в сущности, писать-то не о чем. Обычная для послевоенного периода картина. И так почти в каждом хозяйстве. И вдруг Колпаков резко повернулся ко мне и широко улыбнулся не без видимого лукавства:
— Упрямый человек. Его нельзя ругать. От ругани не будет никакой пользы. А теперь он зашевелится, поднимет людей на усердную работу. Вот увидишь, Анатолий Иванович.
Таким был партийный вождь в Хакасии. Знал людей, любил их, старался вызвать у них гордость за свою миссию на земле и желание честно трудиться на общественной ниве.
А что мешает быть такими сегодняшним демократам? Болтуны они, пустозвоны, если не отпетое жульё. Считают деньги в чужих карманах и готовы съесть соседа ни за понюшку табака. Ждут милостей от запада, а запад плюет на нас — мы ему не нужны сильной державой. Даже такие государства, как Молдавия и Грузия, готовы порвать нас. Порвемся ли? Ну это — иное дело.
Затем я уехал в Красноярск, обосновался здесь с семьей до конца моей жизни. В Абакане бывал редко: у них своя писательская организация, даже не организация, а Союз. И как-то узнал, что Влас Иванович ушел на пенсию и уехал в Москву, к сыну.
Все было бы хорошо, да он не мог найти в столице подходящую работу. Партийные должности не пустовали, министерские — тоже. Там своих пенсионеров хоть завались.
Наконец повезло. В своем же дворе устроился дворником. Вставал затемно, ложился спать позже всех. И разгулялась же его метла по широкому двору, каждую соринку не оставила без внимания! Им не
