уже радость.
Вы — молодой человек, в вас есть доброта, дай вам Бог силы на доброе строительство. И простите меня за всё, что я вам сейчас наговорила.
Она решительно поднялась, поцеловала мужа, начала прощаться. Сергей Иванович пошёл её проводить. Уже в коридоре прикоснулся к плечу:
— Спасибо, Наталья Николаевна.
— Это вам, Серёжа, спасибо. За помощь мужу. Я прибегу и убегу. Вы его очень поддерживаете, дай вам Бог здоровья, — женщина улыбнулась и скрылась за дверью отделения.
Наталья Николаевна по дороге додумывала разговор с Сергеем, сожалела, что не смогла ему что-то самое важное объяснить. Теперь, думала, машу кулаками после драки. Радость и приходит, и уходит, и её не убывает. Она вольна уйти, и её уход не трагедия, а светлая грусть, потому что знаешь, что она не оставляет тебя навсегда, она сохраняется в тебе светом. А кайф, когда уходит, душу пустую оставляет, выжженную, в ней сразу ветер волком воет. И пустота эта требует немедленного заполнения, новую дозу того, от чего кайфовал, вот и зависимость. Не успел от первого опомниться — второе наваливается.
Радость — всегда радость. А кайф — горе неизбывное. Да знает, понимает Серёжа всё, только вырваться не умеет, вот и ищет оправдание.
Сергей Иванович долго ходил по коридору, тоже додумывал, спорил внутренне с Натальей Николаевной. У вас всё грех, говорил он, всё грех, а как ему жить, человеку? Этого не делай, туда не ходи, а физиология? Такими уж нас Творец создал. Плодитесь, сказал, и размножайтесь. А лёг с бабой — сразу грех.
Нет, он понимал, конечно, разницу. Многого в работе насмотрелся, да и в своей жизни тоже. Для себя зазорным не считал выпивать, ночевать у бывшей сослуживицы, а когда жена ушла от него, а потом и уехала, и сына увезла, он, хоть и не возражал, а простить не мог. Её грех сразу увидел: и что с другим мужиком, и что ребёнка отца лишила.
— Какой ты, Серёжа, отец, — сказала она ему тогда, перед уходом, — он сейчас ещё не всё понимает, но скоро поймёт. Я не хочу, чтобы ты был примером ему в жизни.
Оставшись один, Сергей запил тяжело, выпал на три месяца. Ладно, коллеги из запоя вытащили, и начальство сжалилось, на работе оставило.
Всё он понимал, особенно про других, про тех, кого сам лечил. А в своей жизни ничего изменить не мог. Причины и раньше находились, а теперь и подавно. Придёт домой, один, тоска, а с тоски рука сама к рюмке тянется.
На следующий день он дожидался прихода Натальи Николаевны, червь точил, договорить хотелось. Когда она обиходила мужа, сразу начал:
— Вот вы говорите — радость, а я называю — кайф, ну, словом, — удовольствие, наслаждение… разве есть на свете люди, не стремящиеся к этому? Ведь и жизнь без удовольствия — тоска, кому она такая нужна?
— Серёжа, — терпеливо ответила женщина, — тот кайф, о котором вы говорите, всегда грех. И, заметьте, грешнику, конечно, себя оправдать хочется. Найти обстоятельства, оправдывающие грех, их нетрудно найти.
Только никому от этого не легче, ни самому грешащему, ни тому, кто рядом… сейчас ведь что в мире происходит? Желание оправдать грех, легализовать его, сделать явным и неосуждаемым, принятым для всех, чтобы совесть не жгла, что ты плох, ибо теперь все плохи, а значит — хороши. О чём раньше шёпотом и со стыдом, теперь с экрана телевизора. Грешнику, чтобы себя изгоем не считать, проще не от греха избавиться, а заставить окружающих признать грех — нормой. Если ты богат и при власти, легко навязать эту точку зрения другим. Они хотят и грешить, и уважать себя, и чтобы другие уважали.
Меня внучка на днях о таком спросила, что волосы дыбом… ей всего восемь лет. Вот что страшно, а ведь она ночные каналы не смотрит, только днём, мультики, а между ними реклама. Что с ними будет? У них уже смещены понятия добра и зла…
С некоторых пор Сергей Иванович стал ждать прихода Натальи Николаевны, ну, пожалуй, не так, как Анатолий Петрович, но тоже с нетерпением. И не потому, что угостит чем-нибудь домашним, и напахнёт на него сладость воспоминаний о родительском доме. Домашним его и медсестрички угощают, две-три сразу ходят. И не потому, что чем-то Наталья Николаевна ему мать напоминает, хотя внешне они разные. Мать была крупная, полнотелая, медлительная, а Наталья Николаевна сухощавая, моложавая, живая.
Хотелось Сергею с ней поговорить, в чём-то своём утвердиться или отказаться. Он и вопросы заранее обдумывал, уверен был, что именно в споре рождается истина, а она всегда уходила, ускользала от прямого спора. И его жажда оставалась неутолённой.
— Что ваш Бог, куда он смотрит, — готовил мысленно новый разговор Сергей Иванович, — как такое допускает?.
О, у него много аргументов, доказывающих, что Бога нет, что каждый в этом мире спасается, как может: один — работой, другой — бабами, третий — водкой. Потому что жизнь — невыносима. В ней нет ничего разумного. Он уже давно утвердился в том, что весь мир — один большой дурдом. А человеку хочется услады, и ищет её всякий там, где может.
— Ну вот, — подходя к больнице, вздохнула Наталья Николаевна, — сейчас опять Серёжа пристанет со своими разговорами.
Не любила она этого. Докажите ему, что Бог есть. Как будто Бог — теорема. Не чувствуешь сердцем Его присутствия в твоей жизни, значит, для тебя — Его нет. И только, и успокойся. Так ведь нет, чувствует, потому и неймётся ему, хочется опровергнуть Божие существование, иначе жить невыносимо в том, в чём живёшь, нечем тогда оправдать своё свинство.
— Здравствуйте, — произносит она, входя в палату, охватывая взглядом сразу и Анатолия, и Сергея, оценивая, ну, как сегодня, какие сюрпризы? Оба улыбаются, значит, слава Богу, без неожиданностей.
— Сегодня вам котлетки вкуснющие и салат, давайте, Серёжа, ваши тарелки.
Сергей Иванович подал тарелки и вышел. Поговорит потом. Сначала Наталья Николаевна моет мужа, кормит, а разговоры на закуску.
— Хочу домой, — произнёс муж так тоскливо, так по-детски брошено, что у Натальи Ивановны защемило сердце, — забери меня отсюда.
— Толя, — ласково остановила она, — теперь уже скоро, дольше терпели, немного осталось. Конечно, заберу. С тобой сейчас гимнастикой занимаются, может, ходить сможешь.
— А… — муж безнадёжно махнул рукой, — всё бесполезно, ничего они не умеют, я сначала поверил, а теперь вижу — бесполезно.
— Знаешь что, — рассердилась Наталья Николаевна, — сколько раз я тебе говорила — верить надо, молиться, у Бога просить, но и верить, и самому трепыхаться, делать, делать, как та лягушка в сметане. вот собьётся масло, и выпрыгнем.
Но Анатолий Петрович только махнул рукой.
В маршрутке, возвращаясь домой, Наталья Николаевна плакала, не обращая внимания на пассажиров. Слёзы сами текли из глаз. Она тоже видела, что всё бесполезно, сюда, пусть плохо, но на своих ногах пришли, а отсюда нести придётся. Вот и всё лечение. Если ей это принять невыносимо, то каково ему? Но плача, понимала, что принять нужно, через боль, через несогласие, но — нужно. Примешь — вынесешь, будешь роптать — сгоришь. Но такую ношу взвалить на плечи? Силы уже не те, возраст. И ничего-то у нас нет, чтобы легче было семье, где такая беда случается, когда больной — лежачий. Она ещё в молодые годы ужасалась, приходя участковым врачом к таким больным, как же бедные родственники с этим справляются? А теперь вот самой выпало. Нет, только не думать о том, что впереди. Вот сегодня справлюсь и, слава Богу. А если представить череду тягостных дней, в которых одна немощь и бесконечный уход за болящим — страшно и горько.
21. Колодец
