Журнал «День и ночь» 2010-1 (75)

Её ветра сторожевые
умоют дождичком косым.
 — Уже Вы знаете, Мария?
На Пасху, на кресте, Ваш сын…

 — Сынок мой жив, его терновым
Не окарябали венком,
он снова маленький, и снова
бежит за мною босиком.

И если кто его увидит,
и если кто пойдёт за ним,
то непременно к людям выйдет,
прославлен, цел и невредим!..

Глаза — как взорванное небо,
в двух тёмных штолинах глазниц.
И люди ей выносят хлеба,
немного денег и яиц.

Она не может жить иначе
и в пыльных травах и репьях
всё ходит по земле и плачет
о всех убитых сыновьях.

* * *

Нынче это возможно,
хоть пока и не верится:
без порезов на коже
ампутация сердца.

Что там сердца! — теперь и
можно сделать, по слухам,
имплантацию веры,
трепанацию духа.

Мода нынче навязчива
и довлеет над вкусами —
и сердца настоящие
заменяют искусственными.

И походками бодрыми
ходят люди-обрезы,
у которых под рёбрами
мерно бьются протезы.

* * *

Это стихотворенье
никому не известно.
Автор спит, укрываясь
одеялом забвенья.

Это старая песня,
это старая песня,
в ней серебряный аист
прилетает на крышу.

Автор шепчет: я слышу,
как хрустит черепица,
как на гребне адажио
балансируют связки!

Эту вечную сказку
про волшебную птицу
мне поведал однажды
Робертино Лоретти.

Беспокойные дети
не боятся земного,
им страшней привидения
и домовые.

Всё, что в мире не ново,
для детей и для гениев
происходит впервые,
происходит впервые.

* * *