ресторатор. На огонёк слеталась модная публика. Они, публика, то есть, очень фотогенично выглядели в минималистском интерьере. Белый фон с цветными неоновыми бликами благодарно принимал любую натуру. Опустошив все местные и отдельно взятые заграничные бутики, они пришли подержать японскими палочками модные фитюльки из сырой рыбы. И внести свой вклад в рейтинги ночных новостей. Надо сказать, почти все они покупали одежду и еду друг у друга, но это не мешало им проводить вместе время, то есть тусоваться.
Префекты и перфекты производили здесь некоторые… эффекты. Дешёвый каламбур надо продать подороже агентам медиа. Всё равно перепродадут. Тебе же. За большие рекламные деньги.
Канал «36,9» и его неискоренимые папарацци ежечасно замеряли температуру красивой жизни Мегаполиса. Как и средняя температура по больнице, оная укладывалась в условную норму, хоть и подползала к опасной черте. Тунец, к примеру, что подмигивал сам себе в Хамоновском холодильнике и никак не желал становиться артефактом глянцевой сути бытия, в основном, имел температуру холодильника. Иногда он делился градусами с окружающей средой, а потом покрывался изморозью или холодным потом снова и снова.
Он всё ещё был великолепен. Но уже начинал пованивать. Об этом достоверно знал только Хамонов. Некоторые лишь догадывались. Отчего температура самого Хамонова зашкаливала за пресловутую метку: он каждую минуту отирал пот с сиятельного лба, а лицом был красен, как варёный лобстер.
Красный, как пожарная машина, Пупер, с раскалившейся добела крышей, тоже добавлял жару на улицах Мегаполиса. Лизка не умела водить машину. А потому дорога с односторонним движением принадлежала ей безраздельно в любом направлении. Когда она красиво выруливала от любимого бутика, остальные участники движения разъезжались, как глаза с расходящимся косоглазием, и жались испуганно вдоль обоих бордюров, дабы не создавать необоснованных помех её непредсказуемому движению.
— Ну, что, берёшь мою рыбку золотую? — Хамонов вспомнил, зачем пришёл. Ожил Хамонов: Фортуна, кажется, обещала развернуться к нему бюстом..
— Без документов?.. Хамон, ну, ты знаешь, как я к тебе отношусь!.. Выражение довольства не покинуло лица ресторатора.
— Опять двадцать пять! Ну, кто будет у дохлой рыбы документы спрашивать! А, и хрен с тобой! — ответил Хамонов и отвернулся.
Неожиданно для себя он выдал «в эфир» истинную причину внезапной всеобщей нелюбви рестораторов Мегаполиса к деликатесу. Хреном, между тем, тут не кормили. Японский корень васаби вытеснил всё исконно русское.
Блики цвето-света начинали утомлять. «Ста-рею», — подумал Хамонов.
Леокадия положила в рот очередную виноградину и забыла закрыть рот. В телевизоре неоново светился весь цвет Мегаполиса. Одновременно. Канал «36,9» называл их «бомондом» и приобщал телезрителей к «гламуру». Что такое этот «гламур» и кого причислить к «бомонду», а кого туда не пускать, доподлинно никто не знал, но слова на «бэ» (бомонд) и «гэ» (гламур) были наиболее употребительными на этой кнопке телевизора.
— Наш агент в прямом эфире из самого модного заведения Мегаполиса!.. — не боясь нарушить закон о рекламе, сообщила ведущая, — Дуся! Как там у вас дела?.. Есть кто-нибудь из известных людей?..
— Да! — радостно откликнулась агент Дуся, — здесь сегодня практически весь бомонд!
Дела были такие. Префект «гламурно» сиял лысиной, а рядом, во всём белом, глянцево улыбалась его пассия. Хотела бы Леокадия быть на её месте! Журналистка, которую причесали, наверное, в том же салоне, что и Леокадию — такой ужас был у неё на голове! — брала интервью у раскрученной ими же парочки:
— Вы приехали сюда на «Супере»… э-э… на «Купере»?.
— Да, на «Пупере».
— Напомним телезрителям, «Мини-Пупер», а таких в нашем городе всего двадцать пять, подарен нашей героине господином Префектом в день помолвки.
— Ну, не на метле же ей передвигаться! — господин Префект обаятельно улыбался.
«Какой блестящий мужчина! — подумала Леокадия, — хочу! Хочу!»
— У вас есть мечта? — приторно интересовалась журналистка.
— Я всегда мечтала о любви!!! — в тон ей отвечала Лиза, — моя мечта сбылась!!!
— Мы передадим это всем вашим поклонникам! — пообещала журналистка и погляделась в камеру, а Лиза погляделась в обожаемую лысину.
— Не переключайтесь! — потребовала ведущая. А Леокадии сегодня нахамили в салоне красоты. Сказали: «Вы можете подождать вон на том диване!» Она сама знает, где ей быть. Ах, девочки! Вы попали. Ждите теперь официальных визитов!
«Это они не знают, какая я фотогеничная!»— думала Леокадия, — уж получше этой…». Она вздохнула и пошла на кухню. Надо что-то делать с этой странной рыбой… Говорят, полезная она. Фуко- Няма-Блу-Фин-Туна!
Хамонов покинул «Гудини», а Хамонова покинула последняя надежда пристроить тунца. Отчего-то тянуло домой, и, пытаясь разобраться в этом новом для себя чувстве, Хамонов кружил по центральным улицам Мегаполиса. Вывески сверкали огнями, огни отражались в лужах, а на деревьях росли фонарики, как на Елисейских Полях.
Кафе «Муза» на Театральной площади подслеповато светило уцелевшими в период бурно растущего капитализма фонарями у входа. Когда-то здесь знавали и лучшие времена, но мраморная лестница, что вела вниз, в подвал, так исторически сложилось, была на месте.
Хамонов знал наперечёт все приличные места в этом городе — ещё бы ему не знать: его клиентская база! Кафе «Муза» не входило в число клиентов фирмы «Fortuna». Но сказать, что Хамонов и «Муза» были знакомы, это не сказать ничего.
Музы действительно некогда обитали в этом подвале. Ели, пили, веселились. А вместе с ними — Хамонов. Места былой славы не были осквернены с тех пор модным ремонтом, и малость потёртый богемный шик ушедшей эпохи навсегда застыл в интерьере, благородно припорошенном пылью, как стареющая прима пудрой. Ностальгия навалилась на Хамонова без предупреждения. «А помнишь?» — шептало всё вокруг… Хамонов помнил. Помнил всех своих муз. А они, музы, гонялись за Хамоновым, требуя алименты, пока он не заматерел окончательно и не обзавёлся охраной. Потом музы отступились, и он всех разогнал.
Давно это было. В двух залах полутёмных стулья всё так же стоят в чехлах-накидках «под бархат» цвета засушенных и пыльных чайных роз, подаренных звезде кордебалета в прошлом веке.
Публика здесь нынче собралась… невнятная. Парочка помятых спин и визгливая баба не поддавались идентификации в Хамоновском представлении о мире. Однако беглый взгляд в полсекунды оценил конъюнктуру и вычислил безошибочно, что Hugo Boss тут не носят. А вот такие штаны Хамонов сам носил лет пятнадцать назад! Точно! Были у него брюки из такой же ткани — тёмно-серой, в чёрные полосочки. А теперь из них скатерти пошили. Ну, надо же! Хорошая была шерсть. Да и сам он был лучше. Эх, молодой был!.. Сейчас зарыдает Хамоша. Где его музы?.
— Водки! — потребовал окончательно заматеревший Хамонов, падая за свободный столик в приступе ностальгии. Эх, жизнь пропала! Молодость прошла!!!
«Может, эти возьмут? — рассудок на минуту вернулся к Хамонову, — не, не возьмут. Суки! Все!»
— Ещё водки! — бросил он неказистой официантке, которая уже казалась ему гораздо симпатичнее.
«Будь моей звездой! Будь моей женой! Будь моей любимой! А-аа…» — надрывалась где-то за барной стойкой допотопная магнитола. «Ну, этого я по определению не могу», — пьяно подумал Хамонов, а парень из персонала кафе подошёл, чтобы прибавить звук. Ну, чтобы ещё убедительней было.
«Обложили! — тоскливо думал Хамонов, — кругом одни агенты!!!»
