— Послушай, Колетт, мне очень жаль, но я не могу приехать.
— Ты где, дорогой?
— Возле Рамбуйе.
— Значит, самый трудный участок уже позади.
— Дело не в этом. Я потом объясню тебе.
— Дети очень расстроятся. Твой приезд для них — настоящий праздник.
— Я знаю, но не могу. Это выше моих сил.
— Девушка?
Он угадывал ироничную улыбку на ее лице.
— Это все так странно, я сам не знаю, что это.
— Ты обещал им устроить фейерверк.
— Скажи им, что я устрою его в следующий раз. Клянусь.
— Но это глупо — доехать до Рамбуйе и возвращаться назад.
— Да, очень глупо. Целую тебя.
Было десять часов, когда он вернулся в квартиру на улице Николо, и он знал заранее, что не застанет ее дома. Может быть, она все-таки вернется не слишком поздно? Хотя он знал, что вернется она поздно. А что, если она придет с каким-нибудь парнем? Его охватила паника, сменившаяся ненавистью. «Какое она имеет право приводить кого-то в мой дом?» — подумал он. Хотя это такое поколение… от них всего можно ожидать. Разве в мое время (ему был тридцать один год) девушки могли позволить себе такое? Ложась в полночь в постель, он представил себе ее рядом, обнаженной, и ту оргию, которой они могли бы предаться. Он встал с кровати, взял лист бумаги и написал: «Я передумал и решил остаться. (Для него это было почти признанием в любви.) Я буду спать в кабинете (проявление деликатности). Завтра можно спать долго. (Он уточнял свои намерения.)»
Утром, проснувшись, он увидел приписку к своему посланию: «Я проснулась рано. Я не могу уснуть, поэтому вернусь в полдень».
Он побрился, затем снова лег, а когда в двери повернулся ключ и она открыла дверь, он притворился спящим. Он предусмотрел целую гамму тактических приемов ее соблазнения, но, услышав над своим ухом щелчок поясного ремня и скольжение джинсов вдоль ног, понял, что его приемы не понадобятся.
Начало их любви походило больше на игру, на что-то несерьезное, но внезапно она стала сосредоточенной, откинула голову набок, а из ее напряженных губ вырывались все более продолжительные стоны. Глаза ее были закрыты, но время от времени она приоткрывала их, глядя на него томным и отсутствующим взглядом, затем ее веки снова опускались, голова запрокидывалась, тело вздрагивало, и так продолжалось несколько раз до тех пор, пока неожиданно в груди ее не родился животный, пронзительный крик освобождения и высшего блаженства.
— Ты знаешь, — сказала она, — у меня был трехнедельный перерыв.
— И на пароходе?
— И на пароходе. Единственный мужчина, который мне там нравился, был администратор.
— Но ты не спала с ним?
— Увы, нет.
— Сначала я вел себя с ней как идиот, — сказал он позднее, — я просто потерял голову. С ней было очень легко, она была мила и обволакивала нежностью, между нами не было никакого барьера, никакого стеснения, как будто бы мы уже давно знали и любили друг друга. Но в то же самое время ее отделяла какая-то невидимая, нематериальная и даже прозрачная завеса, пелена, которая как бы замуровывала ее заживо. Вы знаете, что-то наподобие научно-фантастических фильмов, в которых марсианин с внешностью человека отделен от людей стеклянной перемещающейся перегородкой. Я вел себя как идиот, потому что обезумел от счастья, и каждый раз, когда я говорил ей об этом, невидимая пленка, отделяющая нас, становилась все более плотной.
Вечером 13 июля в Сен-Жермен-де-Пре была немыслимая толчея: оркестры играли на тротуарах, люди танцевали на улицах. Здесь была смесь наигранной веселости и вульгарности, которая характерна для толпы. Но она была в восторге от этого. На ней был легкий белый пуловер и короткая красная юбка. «Мне не хватает только синего цвета», — сказала она. Она танцевала со случайными прохожими: парнями и девушками, неожиданно бросала их, возвращалась к Бернару, целовала его, обхватив рукою за шею, увлекала его дальше, повторяя, как все это чудесно. Внезапно им овладело сильное, непреодолимое желание. Он обхватил ее за талию и подтолкнул к входу в отель на улице Сен-Бенуа.
— Ты что, маньяк?
Однако она не противилась и через некоторое время разделила с ним наслаждение, вложив в него всю эйфорию своего ликования. «Настоящий фейерверк», — подумал он, одеваясь. Он чувствовал себя счастливым, и ему хотелось смеяться.
— Оставайся в Париже, — внезапно предложил он. — В августе у меня отпуск, и числа тринадцатого мы вместе можем отправиться на юг.
— Ты с ума сошел! Я приехала, чтобы путешествовать. Что я буду делать в Париже целый месяц?
Они вышли из отеля и протиснулись сквозь толпу к маленькой площади Фюрстенберг, где находился музыкальный киоск.
— Такая девушка, как ты, не должна путешествовать автостопом. Прежде всего, это опасно.
— У меня нет денег, а следовательно, нет и выбора. Кроме того, я хочу узнать людей.
— Ты узнаешь не людей, а самцов, которые будут приставать к тебе.
— Может быть, мне как раз это и нужно.
У него был такой несчастный вид, что она тут же добавила:
— А почему бы тебе не приехать ко мне?
— Но я не знаю, где ты будешь в это время. Впрочем, ты сама этого не знаешь.
— Я могу отправить тебе телеграмму.
В этот момент ее подхватил огромный швед и закружил в вальсе в самом центре маленькой площади. Бернар, оперевшись о дерево, наблюдал за ними, желая поймать ее взгляд всякий раз, когда она поворачивалась в его сторону. «Я люблю ее, — неожиданно подумал он. — Я ее люблю, но это интересует ее не больше, чем рыбная ловля с рыбацким фонарем». Он немного опьянел.
Весь следующий день они провели в постели. В девять часов они вышли из дома поужинать, но вечер был испорчен мыслями об ее предстоящем отъезде, все казалось вокруг серым и унылым. Во вторник утром она взяла свою ужасную тирольскую сумку и поцеловала его в обе щеки.
— Я постараюсь остановить грузовик у Итальянских ворот.
Когда она вошла в лифт, он подумал, что, может быть, все, что ни делается, действительно к лучшему. Вернувшись в квартиру, он был даже рад тому, что все так быстро и легко закончилось.
— Однако, — скажет ему позднее комиссар Бретонне, — вы ведь договорились с ней о свидании.
— Не совсем о свидании.
— В первый раз вы сказали, что она пообещала телеграфировать вам десятого августа, чтобы сообщить о своем местонахождении, и что вы жили только ожиданием этой минуты.
— В некотором роде это так и было.
— Хорошо, вернемся к телеграмме.
— Я так и не получил ее.
— Как вы это докажете?
— Никак, — сказал Бернар.
— Она могла позвонить вам.
— Могла. Она могла вернуться в Париж, я мог отправиться туда. Эта история, полна нереализованных возможностей.
— На вашем месте я отнесся бы к ней с большей серьезностью.
— Хорошо. Я ждал телеграмму в течение целого месяца, но она так и не пришла.
