— За всеми? — уточняю я.
— Да нет, — подумав, говорит он. — Я видел, она бегала только за грузовиками. Терпеть их не могла.
— Вот как?
— Ну да. К булочнику, например, как продукты везут, так Фифи на машину прямо кидается. Тому даже останавливаться приходилось, чтобы ее не задавить.
— Не может быть.
— Точно.
— А за легковушками, она, стало быть, не бегала?
Мальчишка задумывается. Я тем временем поздравляю себя со столь удачным знакомством. Вряд ли во всей деревушке найдется еще хоть один толковый свидетель. Да еще такой, который захочет мне что- нибудь рассказать.
— Нет, — приходит к окончательному выводу мой Гаврош, — она гонялась только за грузовиками. Когда сюда приежали доктор или ветеринар, ей было лень даже зад приподнять.
Сворачиваю купюру в трубочку и протягиваю ему. Он хватается за нее, как утопающий за веревку.
Возвращаюсь к своей лавочнице. Она встречает меня материнской улыбкой, как старого знакомого.
— Ну как, нашли?
— Почти. Но я бы хотел поговорить с неким господином Равейеном. Он ведь живет где-то здесь, не так ли?
— С которым? — спрашивает она вместо ответа.
Я обескуражен.
— Как это — с которым?
— Их двенадцать, — поясняет она, быстро прикинув на пальцах.
— Я хочу поговорить с хозяином дома, который сняли мои друзья.
— А! — понимающе кивает она. — Тогда это Жюль Равейен. Он живет во-он там, сразу за памятником погибшим.
И тут погибшие? Их уже становится многовато.
Ошибившись по меньшей мере тридцать три раза, я наконец подхожу к двери указанного дома.
Пахнет вареной капустой, красным деревенским вином, пережаренным луком и навозом. Постучав, открываю дверь и вижу трех здоровенных детин, уничтожающих ломти сала шириной с мои ягодицы.
— Здравствуйте, — бормочу я, ни к кому персонально не обращаясь.
Сотрапезники перестают жевать. Могучим усилием проглатывают куски, застрявшие в глотках. И смотрят на меня, как, должно быть, смотрела маленькая Бернадетта на Божью матерь Марию, когда та явилась перед ней в первый раз.
— Господин Равейен? — вежливо осведомляюсь я.
Самый старший поднимается. Сначала я вижу русые усы в виде галстука-бабочки. Затем обращаю внимание на испещренное морщинами лицо. Взгляд голубых очей падает на мою драгоценную персону.
Из дырки под усами вылетает:
— В чем дело?
Остальные деликатно молчат.
— Я по поводу ваших жильцов в Серве, — поясняю я.
— А, вот оно что, — облегченно вздыхает дырка.
Чувствую, что напряжение несколько разрядилось. Он явно боялся, что я налоговый инспектор или контролер молока. Но поскольку я ни тот ни другой и не покушаюсь ни на его деньги, ни на его покой, Жюль Равейен обретает обычное благодушие. Я обращаю внимание на то, какой у него потешный кончик носа: идеально круглый, ярко-красный, он деликатно расположился на пышных усах, как драгоценность на бархатной подушечке.
Двое его сотрапезников — огромные парни в майках и фуражках. Количеством экспрессии их физиономии напоминают пятьдесят граммов сцеженного творога.
— Вы их друг? — интересуется хозяин.
Вводить его в заблуждение не имеет смысла. После вопросов, которые я собираюсь задать, самый отъявленный тупица сообразит, что я не питаю к девице в синем дружеских чувств.
— Нет, господин Равейен, я не их друг. Я вообще никому не друг, и уж тем более — убийце.
Усы встают дыбом.
— Что это значит? — вопрошает он.
Демонстрирую ему свое удостоверение. Он смотрит на него, как невежда на картину Пикассо, размышляя, правильно ли она повешена.
Я развлекаюсь, представляя себе эту старую рухлядь, скорчившуюся на ночном горшке.
— По… по… — бормочет он.
— Полиция, — любезно помогаю я ему прочесть столь знакомое и столь неприятное слово.
Детины затаили дыхание. Молчание воцарилось такое, что можно услышать, как бьется сердце ростовщика.
— Господин Равейен, — продолжаю я, — вы дали приют преступникам. Женщина, во всяком случае, — убийца. Она застрелила своего компаньона. Если вы никогда не видели трупа, прогуляйтесь в Севр. Можете там полюбоваться на довольно необычное чучело. — И, не давая ему времени перевести дыхание, перехожу к делу: — А теперь быстро: при каких обстоятельствах вы сдали дом этим людям?
Быстро не получилось. Новость основательно перетряхнула ему мозги, и мне приходится повторить вопрос.
— Но, — заикается господин Жюль, — это они приехали сюда, чтобы нанять… чтобы снять…
— Откуда они узнали, что у вас есть подходящий дом?
— Я дал объявление в мэрии… там есть специальная таблица… они его увидели и приехали.
— Ладно. Какое имя они назвали?
— Черт возьми… — морщит он лоб. — Уже не помню… — потом, повернувшись к двум другим, спрашивает на местном диалекте: — Как их там звали-то?
— Виней, — вспоминает тот, что помельче.
Записываю, не сомневаясь, что имя фальшивое.
— Откуда, по их словам, они приехали?
— Из Лиона.
Я размышляю. Как ни странно, это вполне может оказаться правдой. Они бы не решились солгать из-за номера машины. Хоть крестьяне и не особо разбираются в таких вопросах, риск все же слишком велик, чтобы быть оправданным.
— Как выглядела женщина?
Жюль дает описание, вполне совпадающее с тем, что у меня есть. Не забывая ни любви к синему, ни кольца с большим камнем.
— Кроме этого, вы ничего не заметили? Может быть, какой-нибудь акцент?
— Нет, ничего похожего.
— На какой срок они сняли дом?
— На два месяца.
— У них была собака?
— Да, но, приезжая сюда, они ее оставляли в машине. Даже привязывали, чтобы не выскочила.
Подумать только, даже привязывали! Впрочем, ничего удивительного: собака, надрессированная бегать за грузовиками, не приспособлена к деревенским улицам. Вот и весь секрет. А потом, однажды ночью, она удрала, выскочила на шоссе — ее и задавили. Правда, именно в ту ночь на ней был ошейник со взрывчаткой…
— Хорошо, — пробормотал я, — если вспомните что-нибудь еще, сообщите жандармам. Они появятся сразу, как только вы им дадите знать насчет трупа.
— Да, господин, — покорно соглашается Жюль Равейен. Вид у него все еще обалделый, но заметно,
