которая должна работать у них горничной. Дядя был всецело поглощен делами, он вообще мало внимания обращал на то, что происходит в доме. А вот тетушка, которую я в мечтах видела своей второй матерью, меньше всего думала о том, чтобы я стала ее третьей дочерью. Для нее я была всего лишь служанкой. Когда эта истина предстала передо мной во всей своей неприглядной наготе, а к этому еще добавился каждодневный изнурительный труд, вся радость от приезда в Лондон померкла. Я обнаружила, что тетушка помешана на правилах и порядке: все всегда должно делаться так, как она сказала, и точно в то время, когда она велела, — и так каждый день. Исключений не было. Может быть, ей казалось, что такая строгость просто необходима, чтобы «вписаться» в образ жизни чужой страны, так сильно не похожей на нашу. И все же, на свое счастье, я нашла в этой семье друга в лице моей двоюродной сестры Басмы.
Басма, моя ровесница, была старшей дочерью дяди и тети. Она была удивительно красива, на нее засматривались все мальчишки, но она не обращала на них внимания. День она проводила в школе, а по вечерам много читала — это было единственное, что ее интересовало. Сестра обычно уходила в свою комнату, ложилась поперек кровати и читала запоем. Частенько книга так ее захватывала, что она забывала о еде и могла весь день ничего не есть, пока кто-нибудь не вытащит ее из комнаты насильно.
Устав от работы и чувствуя себя совсем одинокой, я, бывало, заглядывала к ней и присаживалась на краешек кровати.
— Что это ты читаешь? — спрашивала я.
— Отстань! Я читаю… — бормотала она в ответ.
— Ты что, поговорить со мной не можешь?
— О чем ты хочешь поговорить? — спрашивала она негромко, цедя слова и не отрывая глаз от книги.
— Что ты читаешь, например?
— А?
— Ну, читаешь ты что? О чем это?
В конце концов, если мне удавалось завладеть ее вниманием, сестра отрывалась от книги и начинала пересказывать мне все от корки до корки. Чаще всего это были любовные романы, кульминация в них наступала тогда, когда после многих препятствий и недоразумений мужчина и женщина наконец-то целовались. Поскольку я всю жизнь обожала сказки, мне все это страшно нравилось. Я сидела завороженная, а сестра с горящими глазами, взволнованно жестикулируя, во всех подробностях пересказывала содержание книги. Я слушала, и мне захотелось научиться читать, поскольку тогда я смогу наслаждаться книгами, когда мне самой захочется.
С нами жил мамин брат Абдулла, который специально приехал в Лондон вместе с тетей Маруим, чтобы учиться в университете. Он спросил меня, хочу ли я ходить в школу.
— Понимаешь, Уорис, тебе надо научиться читать. Если тебе этого хочется, я могу помочь.
Он рассказал мне, где находится школа, когда там уроки и — самое главное — что учиться там можно бесплатно. Самостоятельно я бы не додумалась поступить в школу. Посол ежемесячно выдавал мне немного денег на карманные расходы, но на учебу этого, конечно, не хватило бы. Горя желанием научиться читать, я пошла к тете Маруим и сказала ей, что хочу пойти в школу. Хочу научиться читать, писать и говорить по- английски. Хотя я и жила теперь в Лондоне, в семье говорили по-сомалийски, а за пределами дома мне редко приходилось бывать, так что я знала всего несколько английских слов.
— Погоди, дай мне это обдумать, — ответила тетя.
Но когда она посоветовалась с послом, тот не согласился. Я постоянно приставала к ней, чтобы мне разрешили учиться в школе, но тетя не хотела идти против дядиной воли. В конце концов я решила пойти учиться без их согласия. Уроки проводились три раза в неделю по вечерам, с девяти до одиннадцати часов. Дядя Абдулла согласился пойти в первый раз со мной и показать, где школа. К тому времени мне было уже лет пятнадцать, и я впервые оказалась в школьном классе. Там было множество людей — разного возраста, со всего мира. Начиная со второго дня занятий, старик-итальянец встречал меня, когда я выскальзывала из дома, а после уроков отводил обратно. Я так горела желанием учиться, что учитель частенько говорил мне:
— Ты молодец, Уорис, только не спеши так.
Я уже выучила алфавит и приступила к основам английского языка, когда дядя обнаружил, что по вечерам я тайком убегаю из дому. Он пришел в ярость из-за того, что я его ослушалась, и положил конец моим занятиям всего лишь через пару недель после их начала.
Пусть я теперь не могла ходить в школу, все равно я брала книги у двоюродной сестры и пыталась самостоятельно научиться читать. Мне не разрешали смотреть телевизор вместе со всеми, но я нет-нет да и устраивалась возле двери, вслушиваясь в английскую речь и стараясь понять, о чем говорят. Вот так все и шло до тех пор, пока однажды тетя Маруим не позвала меня (а я тогда как раз убирала).
— Уорис, подойди ко мне, когда закончишь там, наверху. Я должна тебе что-то сказать.
Я заправляла постели и, покончив с этим, спустилась в гостиную, где у камина стояла тетя. — Да?
— Мне сегодня звонили из Сомали. Э-э… Как зовут твоего младшего брата?
— Али?
— Нет, самого младшего, того малыша с седыми волосами.
— Старик? Ты говоришь о Старике?
— Да. Старик и твоя старшая сестра, Аман… Так вот, я тебе соболезную. Они оба умерли.
Я ушам своим не могла поверить. Я уставилась на тетю: то ли она шутит, то ли страшно рассердилась за что-то и хочет наказать меня, рассказывая такие жуткие вещи. Но ее лицо ничего не выражало, на нем ничего нельзя было прочесть. «Наверное, это все-таки правда, зачем бы ей такое говорить? Но как это может быть?» Я застыла на месте и не могла пошевелиться. Потом ноги у меня подкосились, и я опустилась на белый диван. Мне даже не пришло в голову спросить, что же произошло. Кажется, тетя что-то говорила — наверное, объясняла подробности страшных событий; я же слышала только глухой шум в ушах. Спотыкаясь на одеревеневших ногах, я как зомби поднялась в свою комнату на четвертом этаже.
Остаток дня я пролежала без движения в крошечной комнатке под самой крышей (там со мной жила еще младшая двоюродная сестра). Старика и Аман больше нет! Как это может быть? Я покинула родную страну, лишив себя возможности видеть брата и сестру, а теперь никогда больше не увижу ни одного, ни другую. Аман, самая сильная! Старик, самый умный! Мне казалось невозможным, чтобы они умерли, — а уж если они умерли, что же это сулило нам, остальным, у кого не было таких способностей?
Тем вечером я пришла к выводу, что не хочу страдать и дальше. Ни одна из надежд, которые я лелеяла, пускаясь ранним утром из отчего дома в неизвестность, не сбылась. Теперь, два года спустя, я страшно тосковала по своей семье, и мысль о том, что двое из нее покинули нас навсегда, была для меня невыносима. Я спустилась вниз, в кухню, открыла ящик и достала большой мясницкий нож. Зажав его в руке, я снова поднялась в комнату. Но пока я лежала там, набираясь храбрости, чтобы вонзить в себя нож, я все время думала о маме. Бедная моя! Я на этой неделе потеряла двух близких людей, а она потеряет сразу троих. Это казалось таким несправедливым, что я невольно отложила нож на прикроватный столик и уставилась в потолок. Я уж и позабыла про этот нож, когда позднее двоюродная сестра Басма заглянула проведать меня. Она с ужасом посмотрела на нож.
— Это еще что за черт? Что ты задумала?
Я даже не пыталась ответить ей, просто снова уставилась в потолок. Басма схватила нож и убежала.
Прошло несколько дней, и тетя снова позвала меня:
— Уорис! Давай спускайся!
Я спустилась по лестнице и увидела, что тетя ожидает меня на нижней ступеньке.
— Давай быстрее! Телефон!
Эта новость была неожиданной. Мне еще никто никогда не звонил, да я вообще никогда не говорила по телефону.
— Это меня? — переспросила я растерянно.
— Да, да! — Тетя указала на лежавшую на столике трубку. — Возьми же, возьми трубку.
Я взяла трубку в руку, поглядывая ни хитрую штуковину так, словно она вот-вот меня укусит.
