— Какое там! — вздохнул Дмитрий Васильевич.
— Ну, тогда остается по старинке. Размечать стометровку и засекать время. А потом считать среднюю скорость.
Пока физрук размечал беговую дорожку, Валерия подозвала девушку из параллельной группы, вручила ей свои часы и объяснила, что делать.
Для бега разбились на пары, чтоб побыстрей отделаться, и Оле выпало бежать с Ленкой. Оля прибежала второй: у Ленки длинные ноги, а Оля всегда плохо бегала на короткие дистанции. Отстала на одну десятую секунды. Услышала результат, криво усмехнулась: скорость с трудом вписывалась в троечку. Впрочем, ладно. На ее стипендии даже двойка уже не сказалась бы. Сообщив свои данные для подсчета скорости, почему-то не отошла. И услышала, как Ленка, запинаясь, сказала:
— Ой, я так привыкла к тому, что не надо запоминать цифры… Я не помню точное время. Помню, что считала скорость в уме, выходило на четыре балла.
Нет бы Оле промолчать. Но она стояла слишком близко. Да и сам факт, что Ленка Соколова могла так глупо ошибиться в расчетах, ее порядком позабавил. Настолько, что она даже не задумалась, — а могла ли Ленка, отличница, совершить такой грубый просчет? Оля еще успела подумать — вот она, твоя хваленая память, три цифры через пять минут забываешь…
Она сказала ее результат. На Ленку все смотрели с сожалением — результат-то не четверочный. И тут Ленка побелела, глаза ее расширились, она повернулась и кинулась в душевую.
Оля ничего не заподозрила. Еще покрутилась в зале, полазила по снарядам ради собственного удовольствия. А когда добралась до душевой, опешила. В скудно освещенном — электричества не было, а дневной свет едва пробивался сквозь матовый пластик окон, — помещении собралось два десятка голых женщин, кто-то рыдал в голос, и все говорили про Олю.
— Нет, вы только подумайте — надо же, какая сволочь эта Пацанчик!
— Ага, Соколова обошла ее на дорожке, так эта сучка сразу отомстила!
— Это не так! — крикнула Оля.
Но ее не услышали. Или не захотели слушать. Сквозь гомон осуждающих голосов вдруг прорвался повелительный голос, принадлежащий вроде бы Валерии:
— Да объявите вы ей бойкот, в конце концов!
Оля замерла, потеряв дар речи от такой несправедливости. Вся группа охотно подхватила брошенную идею. Девушки тут же успокоились, потянулись за полотенцами, выходили из душевой, глядя сквозь Олю. Зареванную Соколову успокаивали, а Олю просто не замечали.
Только в столовой Оля поняла весь масштаб обрушившейся на нее катастрофы. Подсела к Гале Липатовой, своей соседке по комнате, но та сказала, глядя в сторону:
— Оль, я не думаю, что ты плохая, но… Знаешь, в одиночестве в общаге не прожить. Извини, если вся группа так решила, я не попру против всех. Сядь за другой столик, не ко мне.
Оля не проронила ни слезинки. И есть ей расхотелось. Вышла на улицу, посидела на лавочке, пока не замерзла. Потом пошла в жилой корпус, поднялась в свою комнату. И обнаружила дверь запертой, свои вещи — скомканными, торопливо засунутыми в сумку. Сумка стояла посреди коридора, ее обходили, будто боялись замараться. Три Олины соседки, в том числе и Галя, за час успели поменять замок в двери, собрать ее вещи и выставить их в коридор. Оля все поняла.
Три часа в метро — ехать-то из Каширы в Дубну — Оля просидела без движения, глядя в одну точку. Не помнила, как доехала. И разревелась уже дома. Заперлась в своей комнате и рыдала безостановочно. Всю ночь. Мать стучала в дверь, братики испуганно скреблись в косяк, но потом все отстали.
А утром, помятая и серая от ночной истерики, явилась к ректорше. Написала заявление с просьбой об отчислении. Ректорша не задала Оле ни одного вопроса, и не попыталась отговорить, несмотря на то, что Оля числилась среди отличниц. Все понятно, подумала Оля, вчерашняя история стала достоянием общественности, и ректорша согласна с мнением группы. Мнение Оли никого не интересовало.
Заполняя обходной лист, Оля зашла в библиотеку. И застыла на пороге, увидев Валерию и еще нескольких девушек из группы. Отвела глаза, молча сунула библиотекарше обходную карточку. Та внесла в компьютер данные, вернула карту. Оля собралась уходить, когда услышала голос Валерии:
— Ну вот, Пацанчик решила документы забрать.
Оля развернулась, как пружина, вперив горящий яростью взгляд в лицо ненавистной крутой:
— Ты ведь именно этого и добивалась. Радуйся!
— Я? — Валерия изумилась. — Зачем? Ты мне нисколько не мешала.
— Ну да. Тем не менее, приказала объявить бойкот. И даже посоветовала выселить меня из комнаты в общаге.
Все разом замолчали. Валерия щелкнула по клавиатуре, поднялась:
— Пойдем в курилку.
Оля собралась высокомерно отказаться, тем более, что не курила. Валерия вышла, не глядя на нее — как будто ей было все равно, пойдет Оля за ней или нет. И Оля поняла: а ведь действительно, все равно. Разговор нужен не Валерии. И молча поплелась за ней в курилку.
Валерия с недоступной Оле осанкой уверенной женщины стояла, опираясь поясницей на высокий подоконник. Рядом с ней лежал красивый старинный портсигар, и Оля невпопад подумала, что Бог обделил Валерию красотой, зато компенсировал недоданное умом и вкусом.
— Бери, — кивнула Валерия на портсигар.
— Я не курю.
— Как хочешь. — Помолчала, негромко сказала: — Бойкот тебе объявила не я. Бойкот объявила
