в два старт, что ли… И договорилась, чтоб тебя перевели в Академию на тот же факультет, что и Олю.
Павел рухнул обратно:
— Лерка, ты чудо…
— Не чудо, а просто знаю, чего хочу и как этого добиться. А теперь слушай меня внимательно. Олю там не ищи специально и за ней не бегай. Она девка с причудами, не так поймет. Выжди годик… Что ты на меня так уставился? Она тебе нужна или нет?
— А если она сама?
— Вот если сама — другое дело. Только ты уж убедись сначала, что никто из ее тамошних подружек не помог этому “сама”. И еще. Твоя задача — защищать ее. Больше морально, чем физически.
Нет, все-таки он не был бесчувственным чурбаном, как показалось Валерии вчера — когда она услышала, что он занимается сексом с Соколовой. Потому что сейчас уловил нотки тревоги, весь подобрался, подался вперед, глаза из серебряных стали прозрачно-зелеными…
— Я не могу ничего тебе рассказать. Просто вполне возможно, что ее начнут травить. Проследи там, ладно?
Павел самоуверенно ухмыльнулся:
— Давай билет и тамошний адрес, куда обращаться. А то еще передумаешь…
Когда окрыленный Павел унесся, Валерия заперла дверь, села на его место. Обняла большую плюшевую собаку, уткнулась подбородком в теплый игрушечный лоб. Чудо… “Не чудо я, — грустно думала Валерия, — а вербовщик из Службы. Пусть даже в моем удостоверении и написано ни к чему не обязывающее слово “наблюдатель”, все равно я вербовщик. И останусь им, потому что лучше быть вербовщиком, чем узнавать о чьей-то гибели и запоздало рвать на себе волосы”.
Моравлин проснулся глубокой ночью, проснулся ни от чего, резко распахнул глаза, уставившись в темноту. Сердце билось отчаянно быстро, как после внезапного испуга или быстрого бега. А перед глазами застыла картина: зеркало в ванной треснуло наискосок. И в каждой половине были свои отражения. В правом нижнем углу, где стекло было чистым и ясным, он успел узнать себя, жену, Звонкова. В левом верхнем, посеревшем и мутном, были очень знакомые лица, но мелькали так быстро, что он успел узнать только одно. Своего сына. А концовка была еще кошмарней: в зеркале отразилась верхняя половина женского лица, и трещина прошла точно между глаз, расширенных от боли.
Нехороший сон. Будучи прогнозистом, Моравлин в дурные приметы не верил: примета это факт, а факт не может быть плохим или хорошим, таким может быть толкование. Как истолковать сон, он понимал. Трещина — граница. Он оказался с сыном по разные стороны какой-то границы. Ничего особенного, пророческого тут не было: он пять лет знал, что они по разные стороны. Один человек, другой корректировщик. Про женщину Моравлин не понял, может, потому, что это лицо было абсолютно незнакомым.
Тряхнув головой, осторожно вылез из-под одеяла. На цыпочках, чтоб не разбудить жену, прокрался на кухню, налил стакан воды. Выпил половину. Потом зачем-то заглянул в ванную. Включил свет, распахнул дверь… И почувствовал, как режущей болью зашлось сердце.
Зеркало треснуло по диагонали.
Часть 2
Охота на ведьм.
Глава 3
Академия.
Павел заметил Олю сразу, как только поднялся на пятый этаж второго корпуса. Она пряталась в стайке девушек, щебетавших в оконной нише. Павел решительно подошел к ним, спросил:
— Девушки, 521-ая аудитория — это где? А то я заблудился по первому разу.
Стайка уставилась на него разноцветными глазами. К немалому удивлению Павла, взгляды были любопытными, но не оценивающими. Самая рослая спокойно сказала:
— Направо по коридору, первая открытая дверь. А кто нужен-то?
— Нужна группа В-1011, — охотно ответил Павел. — Меня туда учиться отправили.
Оля смотрела на него круглыми испуганными глазами. Павел улыбнулся ей, вроде как только что увидел:
— Привет. Не ожидал…
— Я тоже. Я учусь здесь, перевелась.
— Уж не в одной ли группе окажемся?
Она нервно кивнула. Павел искренне обрадовался:
— Класс! По математике подсказывать будешь.
Конечно, Павлу хотелось сказать совсем не это. Он же не дебил и красивых слов знает предостаточно. Только нельзя к Оле вот так сразу, хоть бы и с самыми красивыми словами.
Вспомнил прощальную истерику Соколовой, усмехнулся: ни одна девчонка не понимала, в чем же отличие Пацанчик, что с ней нельзя как с другими. Соколова рыдала: ну как же так, Пацанчик ни одеться не
