но защита происходит следующим образом. Я хожу по вагонам метро и читаю отрывки из своей диссертации – очень громко и заунывным голосом. И перед этим, как полагается, извиняюсь перед гражданами, что к ним обращаюсь. А на груди у меня висит ящичек, и граждане бросают туда шары – кто чёрный, кто белый. И видно, что им это всё неохота слушать, и некогда, и противно… у кого-то детектив на коленях, кто-то с девушкой по мобильнику переписывается, а тут ещё я со своей декламацией. Некоторые отмахиваются и вообще ничего не бросают – типа, Бог подаст, некоторые так сострадательно смотрят, жалостливо – типа, и как ты, милок, дошёл до жизни такой? А бабки ругаются вслед: здоровый мужик, руки-ноги на месте, нет бы делом занялся, а он – ишь чего… И вагоны ещё такие длинные, длинные, каких в жизни не бывает, просто как туннели. И я иду и иду, а они всё не кончаются и не кончаются, и там темно ещё так.. а мне же надо вслух читать. И мне так нехорошо от всего этого и так стыдно – просто ужас какой-то. Еле проснулся. Думал, прямо там, посреди вагона, и помру.
— А тема-то твоей диссертации?
— Да в том-то и дело… Влияние поэзии Плеяды на развитие французского языка.
— А-а-а... Да, тогда действительно. Действительно неудобно.
2007/02/18
К. Левин
Так вот: я нежно любила и люблю писателя Честертона. Упиваясь ностальгией по давно минувшей поре невыносимого своего неофитства, я люблю его статьи, и идеи, и книги, и людей. Одного я у него не люблю. Патера Брауна.
На днях я сидела в очереди к зубному врачу и, как всякий приговорённый, пыталась отвлечься от тяжких дум о неизбежном, сравнивая два перевода «Рассказов о патере Брауне» и находя попеременно то в одном, то в другом различные достоинства и недостатки. И вдруг я окончательно поняла то, что смутно осознавала уже давно. Я не люблю патера Брауна. Я не доверяю ему ни в одном из его переводов и боюсь его, хотя мне никогда не доводилось быть ни братоубийцей, ни солнцепоклонником. Ни при каких обстоятельствах я бы не пожелала с ним встретиться – ни в горе, ни в радости, ни в болезни, ни в здравии, ни в купе поезда, ни в загородной усадьбе, ни в исповедальне. Я ни на грош не верю в притворное его простодушие и мне в тягость его мнимая доброта и открытость. Он лжец. Он хитрый иезуит. В не самом лучшем смысле этого слова.
Я уверена в том, что это не вина автора. Автор честно пытался сделать его неуклюжим сельским недотёпой, простаком-холостяком, обладающим при этом сверхъестественной остротой ума и нечеловеческой проницательностью, а также безмерной добротой и безмерным же великодушием. Но патер Браун как-то вывернулся из-под авторского пера и, вопреки авторской воле, стал тем, чем стал – жёстким, хитрым и властным клириком, сознательно надевающим маску доброго деревенского простака. Судите сами: в первом же из рассказов он отправляется на богословский конгресс и по дороге всё время лепечет о «серебряной штуке с синими камушками», которую везёт с собой, – хотя прекрасно понимает как ценность самой реликвии, так и то, что за ней охотится знаменитый на весь свет мазурик. Дивная ловушка, в которую, конечно, не попался бы нынешний искушённый читатель, видевший по два раза все серии «Коломбо» - но в случае с доверчивым мазуриком она срабатывает безотказно. Купившись на мнимую наивность толстенького смешного человечка, тот покорно даёт ему завлечь себя в часчу, и тут выясняется, что под маской овцы таился лев. Не сразу выясняется, конечно. Сперва мазурик зачем-то требует у священника тот самый сапфировый крест; священник сурово читает ему мораль о неприкосновенности собственности; мазурик веселится и заявляет, что ему плевать на неприкосновенность, а крест он уже подтибрил, пока священник считал ворон; священник очень ловко разыгрывает замешательство и дрожащим голоском спрашивает «вы уверены?» (каково!); мазурик просто валится в корчах, вопя от восторга…. и вот тут-то патер Браун и сообщает ему, что давно догадался о его преступных намерениях и заблаговременно отправил крест в Аббатство, ему же подсунул «куклу» - пустышку. Бедный, доверчивый мазурик воет, катается по земле и пытается в приступе разочарования придушить патера Брауна, но тот сообщает ему ещё одну новость: в кустах сидят полицейские и вместе с сыщиком любуются на весь этот бесплатный цирк, и это он, патер Браун, привёл их сюда с помощью хитроумнейшей из уловок, которая, однако, отнюдь не является пределом его дьявольской изобретательности. Ну, чем не лейтенант Коломбо, в самом деле?
Вообще, патер Браун и Коломбо явно слеплены из одного теста: оба маленькие, нелепые, неопрятные и назойливо болтливые, и у обоих этот антураж в конечном итоге работает на то, чтобы усыпить бдительность доверчивого преступника, которого они вычислили с самого начала и с одного взгляда… Но у Коломбо есть одно несомненное преимущество перед патером Брауном: он – не священник. Ловить преступников – это его работа, и он закономерно считает, что при такой работе все средства хороши. И у меня почему-то не вызывает ни раздражения, ни протеста этот валяющий джованьку полицейский, тем более, что он так неподражаемо рассказывает байки о своём итальянском детстве, о дядюшках, тётушках и мифической, никем никогда не виданной миссис Коломбо. Может быть, потому, что он никогда не доводит свои байки до уровня моралистических аллегорий. И в единственном его зрячем, прищуренном глазе мне как-то чудится больше сочувствия к некоторым из жертв его маскарада, чем во всех сентенциях и утешительно- назидательных речах лицемерного патера, перед которым преступники, под явным давлением со стороны автора, с тяжёлым вздохом валятся ниц и неубедительно каются в грехах… Нет, с патером Брауном Честертон явно промахнулся. Похоже, тот и его обвёл вокруг пальца и заставил думать о себе лучше, чем он есть на самом деле.
Впрочем, возможно, брюзгливый этот монолог был рождён из приятной атмосферы ожидания перед кабинетом дантиста. Не более того.
2007/02/20 Всякие случайные дети
В кафе. Официант (устало-дружелюбным тоном, обращаясь к женщине и маленькому мальчику): - Вашему вниманию предлагается суп дня. С курицей и горохом.
Мальчик (маме, с тихим восхищением):
— Мама! Давай возьмём эту субдню! Я никогда ещё не пробовал!
***
В палеонтологическом музее. Серьёзный ребёнок в очках (обращаясь к такому же серьёзному дедушке):
— Деда, а как ты думаешь, почему этот бронтозавр на верёвочку привязан?
Дед (невозмутимо):
— Ну, как почему? Чтобы не убежал
Мальчик (опасливо наморщив лоб):
— А что, уже были прецеденты?
