Туська покорно пододвигается к стенке, чтобы дать место ангелу, и начинает:
— Ангел мой, ляг со мной, а ты, сатана… - задумывается на минутку, а потом – совершенно бабкиным, сварливым и гортанным голосом: - Ладно уж, иди, опохмелись, и вон, ложись, я тебе на печке постелила! Зла на тебя не хватает, старая ты кочерёжка!
***
— Туська, ну, ты будешь спать, наконец, или как?
— Ага… Заснёшь тут. Когда дедушка храпит, а по небу тарелки так и летают, так и летают.. прямо целыми эскардильями!
— Ну, а что тебе эти тарелки? Пусть себе летают, не обращай внимания. Спи себе, и всё.
— Ага, спи.. Так вот, междугалактическую войну и проспишь!
2007/05/27 Вавилонская библиотека, всякая ерунда
Профессиональный праздник или Ночь Библиотек
Говорят, что День Музеев в этом году пытались превратить в Ночь Музеев – с сомнительным, впрочем, успехом.
А сегодня можно было бы устроить Ночь Библиотек. Тем более, что ночью сейчас прохладнее и, соответственно, лучше работается, а библиотечные привидения значительно безобиднее и интеллигентнее музейных.
Музеи по ночам становятся громадными и гулкими, как готические храмы. Библиотеки же, напротив, сжимаются до размеров тесных учёных кабинетов и начинают пахнуть деревом, и сухой бумагой, и канцелярским клеем, и мышиным помётом, и утоптанным за день старым ковром, и остывающими лампами, и тишиной. Потолки спускаются вниз и нависают над самыми стеллажами, а стеллажи проседают и съёживаются, аккуратно выдавливая на пол книги с верхних полок. Ходить по Ночной Библиотеке – во всяком случае, по Ночной Вавилонской Библиотеке, - нужно аккуратно, как по пиратскому кубрику, пригнув голову, прижимаясь, по возможности, к стенам, не занятым стеллажами, и стараясь не прислушиваться к тому, что говорят друг другу покойные представители различных лингвистических школ и направлений. Иначе, как минимум, две недели больничного листа вам обеспечены. Вообще к полкам с лингвистической литературой лучше близко не подходить. Самое безопасное – это сесть в уголок на красное кожаное кресло, поближе к словарю Братьев Гримм. Где-нибудь ближе к полуночи туда придёт старший из братьев, Якоб, в мятом домашнем сюртуке и со свечой, сядет по другую сторону стола и станет вычитывать гранки тех томов своего словаря, которые он не успел подготовить и издать при жизни. Я испытываю нежность ко всем этим немецким Учёным Братьям. К Братьям Гримм. К Братьям Гумбольдтам, хотя последние, как говорят, имеют какие-то связи с баскскими террористическими организациями.
— Как здоровье вашего братца, господин Гримм? – спрашиваю я у Якоба, чтобы не сидеть истуканом и не казаться невежливой.
— Ах, опять нехорошо, - вздыхает он, отрываясь от гранок. – Он очень, очень болен. Это чрезвычайно меня тревожит.. чрезвычайно.
— Ничего. Даст Бог, всё обойдётся, - утешаю его я. – А вы знаете, господин Гримм, прежде дети думали, что Братья Гримм – это такие сказочники. А теперь они думают, что это охотники за вампирами и всякими там… чертями. Как вам это нравится?
— Да-а-а, - Якоб кротко улыбается, вздыхает и мечтательно закатывает глаза. – Жаль, что это так далеко от действительности. Я ведь как раз всю жизнь мечтал о какой-нибудь такой вот тихой, немудрящей работе, не требующей особенных усилий. Но – увы… Ах, чёрт побери, но что они сделали с нашей орфографией! Ведь это варварство, я вам доложу!
Иногда мимо нас пробегает мелкой стариковской походкой Державин, задерживается на мгновение и, склонив голову на бок, интересуется:
— А где это, братцы, у вас здесь нужник?
Я знаю, что он вычитал эту фразу у Тынянова и теперь с удовольствием задаёт всем этот вопрос.
— Так слив же не работает, батюшка Гаврила Романыч! – говорю ему я.
— Ах, беда! А сантехника посечь?
— Пробовали, да всё без толку. Вы, батюшка Гаврила Романыч, ступайте к французам, во Французский центр, там у них порядок.
— Бог с ними, не люблю я их, - смеётся он и подсаживается к Гримму – поболтать и вспомнить старину.
Иногда мимо нас широкой прихрамывающей походкой проходит призрак Данте в узбекском халате на голое тело и в шапочке, напоминающей одновременно пионерскую пилотку и головной убор Джавахарлала Неру. Почему он так странно одет, знают все, кто когда-либо бывал в Вавилонской Библиотеке. Сам он сильно стесняется своего наряда и никогда ни с кем не разговаривает.
В прошлую пятницу я случайно забрела в Ночное Хранилище, к полкам со скандинавской литературой. Днём я не говорю на скандинавских языках, но ночью, в темноте, этого не видно. Поэтому я рискнула пристать к призраку какой-то толстой красивой девицы, со вкусом поедавшему луковицу.
— Вот в той самой балладе, где вы приходите к королю, чтобы он отдал вам в мужья того рыцаря, которого вы сами себе изберёте… Я что-то смысла там не поняла. То есть, поняла, но не совсем…
— Напомни, как дело-то было, - попросила девица, утирая губы и присаживаясь на железную бронеполку.
— Ну, вы там ещё говорите:
«Если любого я получу,
То Ове Стисёна я хочу».
«Ове, ты должен встать и сказать,
Хочешь ли эту девушку взять?»
Ове сказал в большой тишине:
«Красивая девушка, но не по мне.
Привычнее мне сидеть в седле,
Чем спозаранку копаться в земле.
Ястреб любимый — мой лучший друг,
а не крестьянский тяжелый плуг».
«Тебя отвезу я домой сама
Крестьянского набираться ума.
Возьмешься за плуг — поглубже паши
И много зерна бросать не спеши.
Пройдись бороной по полям под конец
И будешь не хуже, чем мой отец.
Будь хлебосолом, пируй на славу,
И ты в почете будешь по праву».
Весело слушали ее.
Ове согласие дал свое.
