Получается, что и их разделили, и имя как бы разделили. А когда они воссоединятся, и имя тоже воссоединится и будет полным…
— И обои будут Зюмфиры?
— Да. Сёстры Зюмфиры. Только одна – Зюма, а другая Фира.
— Знаешь, что в тебе хуже всего? – говорит мне Юлькина мама, неслышно появившаяся из кухни и теперь нависающая над нами с заварочным чайником и полотенцем в руках. – Даже не то, что ты грубо и бесцеремонно вторгаешься в воспитательный процесс и сводишь на «нет» все мои усилия по формированию личности ребёнка. А то, что ты с таких лет приучаешь её к дешёвым сериальным сюжетам! Зюма и Фира – это же ещё хлеще, чем Зита и Гита! Тебе не стыдно, скажи честно?
— Нет, - честно говорю я. – Плавту же было не стыдно. И Шекспиру. И Мольеру. И… вообще – мало ли, кому. Это древний, освящённый веками сюжет. И не смей мне говорить о его банальности – вечное и великое не может быть банальным.
— Значит, завтра ты мне принесёшь Фиру, - задумчиво-приказным тоном напоминает мне Юлька.
— Если мама разрешит.
— Мама разрешит! – стонет мама, прижимаясь щекой к тёплому чайнику. – Мама всё разрешит! Из мамы вы уже и так высосали все соки и свили все верёвки, какие только возможно! А теперь – быстро за стол и пить чай!
— Я не пойду за стол, - строго и печально откликается Юлька и опять утыкается носом в колени.
— Как это – не пойдёшь? Чай с тортом пить не пойдёшь?
— Не пойду, - вздыхает Юлька.
— И с тётей Таней не пойдёшь?
— И с тётей Таней не пойду.
— Тогда и мы не пойдём! – решает мама. – Будем пить чай здесь, у тебя. В углу. Ты не против?
Юлька так поражена этим предложением, что не знает, как реагировать. Пользуясь её замешательством, мама быстренько тащит поднос с чашками и кусками торта, ставит всё это на пол, а сама садится напротив нас на ковёр, скрестив по-турецки ноги. Юлька сохраняет верность своей скорбной роли и не прикасается ни к чаю, ни к торту. Но и не уходит от нас в свою комнату, а остаётся сидеть на полу перед подносом и шмыгать носом в такт нашему разговору. Постепенно горе и злость стаивают и сползают с её лица, как мартовский снег. Остаётся только несколько небольших и нестрашных сугробов по краешкам, на которые уже можно не обращать внимания.
Потом она задумчиво, без обычных протестов, отправляется спать, а мы идём мыть посуду на кухню.
— Я сама её порчу, да? – спрашивает Юлькина мама, терзая полотенцем визжащую тарелку. – Так ведь нельзя, да? Надо или вообще не проявлять строгость или проявлять её до конца, как бы там ни было… А так, как я, - нельзя. Я же сама её порчу. А потом ещё и удивляюсь, почему она такая растёт… Ну, чего ты молчишь? Ты можешь мне сказать – «да» или «нет»?
— Да, - говорю я. – То есть, нет.
— Ну, вот.. Толку от тебя... Нет. Конечно, так нельзя. Надо быть твёрже. Раз наказали – за дело, между прочим, наказали – то всё, никаких поблажек… Пусть знает, что виновата. Кстати, что с это Фимой… Фирой… как её там? Как ты её собираешься покупать, интересно? Ты ведь не знаешь, какую покупать!
— Да, правда. С Зюмой я, по-моему, так и не успела познакомится.
— Вот видишь! Давай так: я куплю, а ты подаришь. Только ни в коем случае не проговорись, что это я купила! Слышишь? Очень тебя прошу.
11 март 2009 г. Ещё немного Юльки
***
— Юль, ты что в комнату не идёшь?
— Туда нельзя.
— Почему?
— А там бабушка проветривала. Знаешь, сколько свежего воздуха набилось? Полная комната!
***
Туська, которую с недавнего времени перестали пускать со мной в костёл, продолжает живо интересоваться тем, что там происходит.
— Ну, чего вчера было? Про что рассказывали?
— Да много, про что. Про Авраама, например. Как он должен был принести в жертву своего сына Исаака.
— Принести в жертву – это дракону отдать? – беспечно интересуется Туська.
— Не совсем, но вроде того. Авраам должен был убить Исаака. Собственными руками, представляешь?
— Представляю! – мечтательно говорит Туська. – Ну и что – убил?
— Нет. Не успел. Как только он связал Исаака, положил его на камень и занёс над ним нож, Бог сказал ему..
— «Ты что, Амварам, обалдел, что ли? Чего ты делаешь-то?» - старательным басом гудит из угла Юлька.
— Хм… Да. Верно. Примерно так и сказал.
***
— Ой.. Скорей бы уж старость, что ли, да?
— Юль, ты что? Зачем тебе старость? Я понимаю, Туська может о пенсии мечтать – она уже в школу ходит. А тебе-то зачем старость?
— Старенькой быть хорошо. Когда ты старенькая сидишь и плачешь, тебе говорят: не плачь, а то сердце заболит – и вакалардину дают с сахарочком. А маленькая чего? Только соберёшься поплакать чуточку, тебе сразу: а ну, перестань капризульничать! а то сейчас живо в угол пойдёшь!
3 апрель 2009 г. Из разговора с подругой-редактором
— Ты спрашиваешь, кто это? Что это за люди, которые это всё пишут? Я не знаю, честное слово… я же не всех их знаю лично. Мне что присылают, то я и правлю. Есть абсолютно замечательные вещи, есть…. ну, как бы сказать?... А вот то, про что ты говоришь… Я не знаю, что это за люди, ей-богу. Может, так получилась, что они родились здесь, от русских родителей, и живут здесь всю жизнь, и в школе, может, неплохо учились… но всё равно они психологически как иностранцы.. они не могут выражать свои мысли по-русски, это им не свойственно. Может быть, это инопланетные разведчики – но тогда их очень паршиво готовили в их разведшколах. Ты не думай, что я над ними.. там, смеюсь или издеваюсь. Я, когда всё это читаю, мне не до смеха, клянусь…. Нет, ну, бывают, конечно, просто халтурщики, элементарно. С этими всё понятно. Эти приходят домой из ночного клуба в два часа ночи, вспоминают, что завтра сдавать рукопись, а там, кроме слова «синопсис» ещё вообще ничего, ни строчки… Ну, и садятся с бодуна, валяют там что-то такое, не разлепляя ни глаз, ни мозга, а потом отсылают мне всё это, перекрестившись, и с чистой душой
