— Нет, вы поглядите-ка! – кипятилась мать.
А чего глядеть? – подумала я. Это не Владка виновата. Это всё Золушка. Милая всеобщая Золушка всех наших детств, которая всё поёт и поёт эту песенку, склонившись над ржавым котлом. Мы привыкли любить её и не замечать её трогательного лицемерия. Настоящая, сказочная Золушка понятия не имеет о том, добра она или нет. Она об этом просто не задумывается. Как святой Антоний Падуанский, который со своей учёной латынью мыл посуду и делал чёрную работу у францисканцев, ни разу даже мысленно не попрекнув братьев за такое к себе отношение и уж тем более не ожидая благодарности за свои труды. Так и Золушка трудится с утра до вечера на своей кухне и не ждёт за это ни принцев, ни наград. И когда всё это получает, то радуется этому как немыслимому, никак ею не заслуженному счастью. А Золушка у Шварца ни на минуту не забывает о том, какая она добрая, кроткая и терпеливая, и в душе не сомневается, что рано или поздно всем воздастся по заслугам – и ей самой, и мачехе, и сестрицам. Оттого её простодушие выглядит слегка наигранным, а кротость – вынужденной. Разные, совсем разные получаются истории. Пьеса Шварца – о справедливости. А сказка Перро – о милосердии.
Владка выпустила-таки тарелку из рук, и звон осколков слился с её пронзительным воплем.
— Я так и знала, - вздохнула мать. - Лучше бы я Пушкина попросила помыть.
Портрет Пушкина в коридоре вздохнул и повернулся лицом к обоям.
2006/09/06
Всё утро я ползала по квартире на четвереньках в поисках ключей. Морские свинки задумчиво наблюдали за мной, высунувшись до пояса из вольеры. В их глазах сияло радостное сочувствие: наконец-то до меня дошло, что так передвигаться удобнее и быстрее. Я залезала под стол, гулко стукаясь затылком о столешницу, заглядывала под диван и уныло, без всякой надежды, шарила под ковром, опалённым вчерашним падением утюга.
— Под тумбочкой посмотри, - тихо советовал мне Святой Антоний, пристроившийся на валике дивана.
Я в сотый раз вывернула наизнанку ящики письменного стола, перетряхнула книги в шкафу, попутно препираясь с фарфоровыми китайцами, и от полного уже отчаяния полезла в мышиную клетку. Мышь посмотрела на меня как на идиотку, зевнула и повернулась на другой бок.
— Под тумбочкой, - незримо касаясь моего плеча ладонью, говорил мне Святой Антоний.
Я попыталась забраться под ванную, аккуратно постучала лбом о стену, а затем села посреди коридора и тоскливо завыла в потолок.
— Ну, хватит орать-то, - мягко настаивал Святой Антоний. – Я же говорю – под тумбочкой. Ты их вчера мимо гвоздя повесила, вот они и упали.
— А? – встряхнулась я, наконец услышав.
— Давно бы так, - сказал Святой Антоний и ушёл по своим делам. Китайцы молча покивали ему вслед вставными фарфоровыми головами на палочках.
Под тумбочкой лежали не только ключи. Там ещё лежала сломанная латунная брошь с изображением Кухулина в молодости и билет в «Иллюзион» шестнадцатилетней давности. Я вспомнила этот билет. Мы с подругой ходили на «Леди Гамильтон» с Лоренсом Оливье. Наш выбор был абсолютно случаен, и поход в кино был скорее поводом для встречи. В то время у каждой из нас был бурный трагический роман, и после кино мы собирались, как водится, поехать ко мне и всласть наговориться обо всём. Фильм кончился; мы обе, не сговариваясь, вздохнули так глубоко, как только позволяли лёгкие, и мрачно, без слов, разъехались по домам, пряча под шарфами горестные и сентиментальные улыбки.
2006/09/08 дети
Беседы с Владкой (недавно исполнилось семь)
****
— Хочу, чтобы у меня муж был жадный.
— В смысле, скупой?
— Ну, да. Точно. Скупой. Как рыцарь.
— А зачем тебе скупой муж?
— Чтобы его пе-ре-вос-пи-ты-вать.
— А почему – «как рыцарь». Рыцарь – это, по-твоему, кто?
— Ну, как кто… Человек такой. Очень жадный. В смысле, скупой. И он даже носит такие железные штаны и рубашку… специально, чтобы долго не протиралось и не рвалось. Чтобы новые не покупать.
— И ты думаешь, такого можно перевоспитать?
— Да… Наверное, будет нелегко. Но попробовать-то стоит!
****
— Дай мне денег немножечко. На жизнь и на прочие удовольствия.
****
— Я очень люблю времена года.
— Ну, Владка… Так не бывает. Можно любить лето, или осень, или зиму…
— Нет. Я просто – времена года. Не по отдельности, а вообще. Почему так не бывает? Бывает. Вон, Чайковский любил. Даже музыку про них написал. Это я точно знаю, у меня на кассете есть.
*****
— Скажи, а почему бывают глупые люди, а бывают дураки?
— Владка, а какая разница?
— (Сурово). Очень даже большая.
****
— А рядом со мной вчера ворона села и что-то мне сказала. По-фински, наверное.
— Почему по-фински?
— Непонятно потому что. Если б по-немецки сказала, я бы хоть что-нибудь, да поняла.
****
