— Нельзя, значит, «Моргунов падун»?
— Ну, почему же? Если так уж хочется – бери. Только учти, что когда принесёшь назад, я попрошу тебя пересказать мне содержание.
Ну, это уж фиг, мысленно фыркнула я, вцепляясь обеими руками в тоненькую измятую книжку в невзрачной серой обложке. Название в самом деле было непонятным, но это только увеличивало её ценность в моих глазах. «Малыш и Жучка» - сразу ясно, о чём пойдёт речь, можно даже не читать, а самой придумать, что там случилось с этой парочкой. А «Моргунов падун» - совсем другое дело. Кто его там знает, что это за штука такая. К тому же, на обложке странными, резкими штрихами был изображён суровый бородатый человек в лодке, а под картинкой я разглядела мелкий подзаголовок: «Предания о мужественных людях». Всё это вызывало у меня предвкушение чего-то иного и настоящего
Дома, сидя на полу под торшером с баранкой в одной руке и с книжкой – в другой, я вскоре убедилась, что предчувствия меня не подвели. В книжке было три истории. «Падун» оказался водопадом, а «Моргунов» он был из-за Моргуна - поморского Ивана Сусанина, который завёл морских разбойников в этот самый водопад и сам погиб вместе с ними. Как раз эта история, написанная сложным, витиеватым языком, со множеством диалектизмов, произвела на меня наименьшее впечатление. Но шергинский «Стих об Авдотье- рязаночке» был хорош невероятно. Я читала его до ночи, давясь слезами и баранкой; родители не трогали меня, и месяц заинтересованно заглядывал мне через плечо из-за занавески
Почему «Синею» ордою, а не привычной «Золотою» было одновременно и интересно, и неважно. Куда важнее было другое – женщина вернулась с покосов, а на месте её города – одно большое пепелище, и угнали в Орду её мужа, брата и маленького сына. И вот она решает идти и просить «царищу татарского» о милости, а уцелевшие после набега соседи её отговаривают. Говорят, что пропадёт она в пути, погибнет с голоду, разорвут и сожрут её дикие звери…
Соседи не унимаются, продолжают её стращать:
А она отвечает им точь-в-точь как Лисафета в бабкиной истории о Егории
И уходит пешком искать эту самую неведомую «Синюю орду», куда забрали её брата, мужа и сына. И в пути претерпевает немало тягот и лишений, но самое трудное ожидает её в Орде. Потому что «царище», решив позабавиться, предлагает ей забрать на выбор одного из своих родных – только одного. Помню, как всё внутри у меня холодела от ужаса перед таким выбором. А Авдотья нашла в себе силы рассудить «не по сердцу, а по уму».
Рассудить-то рассудила, но с сердцем ничего поделать не могла. И стояла она так вот перед «царищем», и была тверда и серьёзна, только – «слёзы до пят протекали». И, смягчённый этой её твёрдостью и этими её слезами, «царище» отпустил на волю не только всех троих её родичей, но и вообще всех её земляков, которых взял «в полон» во время того набега. И сказал глубокомысленно напоследок, что и ему, царищу, охота, чтобы кто-то помянул его добрым словом. И почему-то немыслимый этот хэппи-энд был так естественен и так хорош в этой истории, что не было никаких сомнений в том, что так всё и было, а иначе и быть не могло.
Третья новелла из этого шергинского сборника – «Для увеселенья» безотчётно не понравилась мне опять же из-за языка. Он был выспрен, кудреват и слащав, и многие слова казались мне в нём лишними. Но сама история двух рыбаков, оставшихся на пустынном острове, меня совершенно потрясла и изумила. Тогда ещё не было мультфильма на этот сюжет с леоновским закадровым голосом, и я, конечно же, этой истории не знала.
В отличие от былинного предания о мужественной Авдотье, она была очень простой и абсолютно подлинной. Действительно, жили два брата, Иван и Андриан, которые промышляли рыбной ловлей к северу от Архангельска. Однажды в пути они заночевали на небольшом каменном островке посреди океана, а ночью поднялся сильный шторм и разбил их ялик в щепки. Они провели на острове около шести недель, питаясь лишь тем, что могли найти между прибрежных камней. По обычаю, перед смертью они решили вырезать на доске историю про то, как они жили и как умерли. Получилась изумительно красивая доска тончайшей и искуснейшей работы. Посредине доски письмена — эпитафия; по бокам - рама, сделанная с таким расчётом, чтобы казалось что узор всё время движется вперёд. По углам аллегории — тонущий корабль, опрокинутый факел, якорь спасения и птица феникс, горящая и не сгорающая.
Корабельные плотники Иван с Ондреяном Здесь скончали земные труды, И на долгий отдых повалились, И ждут архангеловой трубы.
Осенью 1857-го года Окинула море грозна непогода.
Божьим судом или своею оплошкой Карбас утерялся со снастьми и припасом, И нам, братьям, досталось на здешней корге Ждать смертного часу.
Чтобы ум отманить от безвременной скуки, К сей доске приложили мы старательные руки.
