свысока, а сами даже средней силы удар не держат. Но к Майклу это не относится.
На третьем литре Никитенко захотел поговорить о Боге.
— Миха, ты веришь в Бога, если честно?
Майкл задумался.
— Не знаю. Нет, не в том смысле, что не знаю, есть Он или нет. Есть. У меня в жизни такое случалось, что без Его помощи никак не выкарабкался бы. Один раз прямое указание было — меня священник спас. Да собственно, он и раньше спасал, еще пока священником не был…
— Это как? Они ж с детства учатся!
— Не все. Иной живет раздолбай раздолбаем, потом его как торкнет! Вот и у меня приятель такой был… В смысле, есть. Я только его повидать не могу при всем желании.
— Что, — Никитенко понизил голос, подался вперед, — он юрский?
— Типа того, — согласился Майкл. — Только еще сложней.
— Ладно, — покладисто сказал Никитенко, — я не спрашиваю, сам понимаю, наверняка государственная тайна. А что с тобой такое было?
— Жизнь он мне спас. Меня подставили, я год на каторге оттрубил…
У Никитенко глаза стали как пятаки.
— Ну а чего? В жизни всякое бывает. Мне даже переписку запретили. Думал, хана настанет полная. — Майкл вздохнул. — Педераста одного собственными руками в параше утопил…
Никитенко боялся дышать.
— Он, гнида, достойных людей подставлял. Меня потом за убийство в карцер, а я, как за наградой, шел. Потому что первый по-настоящему мужской поступок в своей жизни совершил — убил мерзавца. А потом в зону священника занесло. Гляжу — а я ж его знаю! Потом я окончательно влип, меня к стенке поставили, а тут как раз он, и не один, а с моими корешами. За пять секунд до расстрельной команды успел…
Майкл говорил медленно, стараясь не запутаться в реалиях и в собственном вранье. Он уверен был, что Никитенко не выдаст его. Но вываливать на голову парня ненужные знания о том, что «за горизонтом» есть люди, тоже не стремился. Наверное, не стоило бы упоминать о «Вечном солнце», но Майкл был пьян — и хотел общения.
— Лихо, — уважительно заметил Никитенко. — Выпьем. Эх, под такое дело водки бы… — Оглянулся с сомнением. — Ты не уходи, попробую уболтать буфетчицу.
Майкл все-таки отошел — до сортира. Возвращаясь, еще от дверей заметил, что Никитенко сияет. На столике появились тарелка с солеными огурцами и чайник, весь в облупившихся эмалевых цветочках. Рядом с кружками пристроились два граненых стакана в подстаканниках.
— Достал! — сообщил напарник громким шепотом. — Ну, я к ней сегодня вечерком еще загляну… Ты не обращай внимания, что водка коричневая. Ее для конспирации чаем подкрашивают. Ну, если зайдут офицеры или унтера.
Разлил по сто граммов резко пахнущей жидкости, в которой плавали чаинки.
— Вздрогнем! — провозгласил Никитенко.
Выпили. Майкл закрыл глаза, прислушался к ощущениям. Водка была хороша, ее не только чаем — керосином не испортишь. Потянул сморщенный, подозрительного вида огурец с тарелки. Интересно, что с ним делали при жизни? Выжимали? А почему он тогда б спираль свернулся?
На вкус чудо кулинарии оказалось выше всяких похвал.
— Нюська обещала попозже мяса принести. Как господа офицеры отобедают. Там всегда что-нибудь остается. Нюська — баба понимающая.
Никитенко принялся рассказывать, какая буфетчица замечательная. Бабе лет под сорок, поперек себя шире, овдовела года три назад. А ей же хочется! Вот она и привечает солдатиков.
— А я тоже по бабе соскучился. У меня невеста есть, но ты ж понимаешь, да? Мы тут как на войне.
Майкл рассказал ему про Мэри-Энн. И сам удивился, как защемило сердце.
Первый раз он вспомнил о ее существовании почти через год после бегства. Осторожно навел справки. Женщине сказали, что Майкл погиб. Замуж она не вышла, отвергла Роберта, которого быстренько сплавили в Нижнюю. Родила до срока малюсенькую девочку. Назвала Микаэлой, в честь отца.
Майкл мог бы усовеститься, забрать и ее, и дочь. Но то, что казалось удобным для бессрочной каторги, стало неприемлемым для свободного человека. Тем более он опять случайно встретился с Людмилой. Майкл через Сандерса передал Мэри-Энн половину всех денег, какие успел заработать, и тут же забыл о существовании «вдовы».
— А дочку свою так и не видел? — посочувствовал Никитенко.
Майкл покачал головой:
— Незачем. Ну что я скажу? Что столько времени шлялся, не удосужившись сказать, что жив?! Они привыкли, небось, что я умер. Денег я оставил достаточно. А тут я появлюсь — нате вам, нарисовался. И что моя дочь подумает? Сейчас ничего, понятно, она маленькая еще. Но все равно узнает. И будет думать, что отец ее предал. Нет уж.
Он крутил в пальцах чеканный подстаканник. На донышке была выбита надпись — набор цифр. Год назад Майкл не понял бы шифра. Сейчас знал. Подстаканники вручную делали на какой-то зоне. Резали на станке послушный лист тонкой стали, штамповали рисунок, заваривали края.
И колесили по всей стране эти подстаканники, как металлические голуби из зоны, а каждый пассажир, разглядывая простодушные чеканные рисунки, вспоминал тех, кто о свободе только мечтает. Трогательная и наивная, но прочная связь между свободными и заключенными — полоска металла. Просто полоска
