поглощены работой, что отец никогда не беседовал со мной о жизни и вряд ли даже представлял себе, что творится в душе его сына. Я считал, что мое тогдашнее отношение к подруге — это и есть истинная любовь, а поскольку темперамента у меня было хоть отбавляй, то решил, что нам непременно надо пожениться. Сыграла свою роль и строгость тетушки, которая, как я теперь хорошо понимаю, сильно ущемляла права подростка, стремящегося к независимости. И, наконец, надо признать тот факт, что сильное эмоциональное напряжение свалилось на меня не вовремя — ведь это был самый сложный, тот, что называется переходным, период юности.
Родители, находившиеся вместе с Пеланчей в Европе, узнали о моем уходе из дома. Вернувшись, они разыскали меня и привели назад. В конце концов мне удалось убедить отца, что раз уж я женат, то должен по крайней мере получить возможность увидеть жену. Вместе с ним мы пошли домой к ее родным, а когда пришло время расставаться, я кинулся к отцу со словами: «Умоляю! Я чувствую, что должен быть здесь». И остался. Ее родители нашли нам квартиру, мы в нее переехали, и скоро моя жена забеременела. Потребовалось совсем немного времени, чтобы понять совершенную безысходность нашего положения. Мы были очень молоды, не имели никакого жизненного опыта, не могли себя обеспечить. А тут еще родился ребенок — мальчик, которого мы назвали Хосе (Пепе). Это произошло в июне 1958 года, когда мне было семнадцать лет, поэтому в сорок два года я уже имел двадцатипятилетнего сына и маленькую внучку.
С женой мы разошлись, не прожив вместе и года, хотя оформление развода произошло лишь годом позже. Это было ужасно мучительное для меня время. Я не знал, как выбраться из случившейся катастрофы. Даже сейчас, когда я могу вспоминать обо всем этом спокойно, я продолжаю удивляться, как ее родители, которые были в курсе всего того, что с нами происходило, могли позволить своей восемнадцатилетней дочери уйти из дома и выйти замуж за шестнадцатилетнего юнца.
Но судьба вновь на долгое время смилостивилась ко мне. В известном смысле женитьба ускорила становление моей карьеры. Я должен был искать работу, чтобы хоть как-то поддержать жену, ребенка и себя. Оставаясь в консерватории, я неминуемо превратился бы в того, кого называют «консерваторской крысой». Это категория людей, которые учатся делать все профессионально, но никогда не превращаются в настоящих артистов. Уход из консерватории открывал передо мной новые возможности и делал меня независимым.
Когда я окидываю мысленным взором те четыре года, что прошли между рождением сына и моим отъездом из Мексики, то до сих пор поражаюсь количеству мест, где я успел поработать, и разнообразию своей тогдашней музыкальной и театральной деятельности. Первый ангажемент я получил как аккомпаниатор мамы для ее концертов в Мериде (штат Юкатан). После этого я начал выступать в труппе родителей в сарсуэлах. К тому времени я уже знал большую часть их репертуара и прекрасно себя чувствовал, выступая в баритоновых партиях.
Дома родители помогали мне советами по овладению голосом. Позже, в консерватории, я стал более серьезно, чем раньше, посещать вокальные классы. Собственно говоря, у меня никогда не было учителя по пению, хотя я прослушивался у нескольких педагогов. Одна дама, очень сведущая в физиологии голоса, пыталась объяснить мне, как надо пользоваться надгортанником и гортанью, что делать с дыханием, рассказывала что-то про мышцы лба, про то, каким способом добиваться резонанса... Но все это было чистой теорией и нисколько не помогло мне в пении.
И все же один педагог мне нравился — чилиец Карло Морелли. Его брат Ренато Дзанелли прославился исполнением роли Отелло. (Их настоящая двойная фамилия — Моралес-Дзанелли. Морелли начинал как тенор, затем стал баритоном; Дзанелли же, наоборот, перешел из баритонов в тенора.) Я заинтересовался классом Морелли, зная, что у него берут уроки многие лучшие профессиональные певцы Мексики. Морелли не обращал никакого внимания на вокальную технику. Его гораздо больше привлекали особенности интерпретации, а именно это и интересовало меня с самого начала. Он был мистик и спирит, верил, что мистицизм помогает пению. Я не разделял его взглядов (не разделяю их и сейчас) и тем не менее пошел в его класс. Морелли носил великолепное кольцо с сапфиром, золотая оправа была сделана в форме двухголового змея. Умирая, он просил свою жену отдать это кольцо мне, и я ношу его по сей день.
Именно в классе Морелли я впервые взял верхнее си-бемоль. Случилось так, что в тот день консерваторию посетил президент Мексики Адольфо Лопес Матеос. Он зашел в класс, когда я пел в квартете из «Богемы». Я безумно радовался своему новому высокому звуку, и спустя годы другая ученица класса — это была моя будущая жена Марта — рассказывала, как уморительно я закидывал голову в присутствии президента, чрезвычайно гордясь собой!
И в консерваторские годы, и позже мой хороший друг Пепе Эстева открывал вечером каждого понедельника двери своего дома для любителей музицирования. Эти встречи имели очень большое значение для моего музыкального образования. Пепе, занимавшийся пением, происходил из необычной, несколько эксцентричной семьи, все члены которой страстно увлекались музыкой. Его мать играла на арфе, сестра — на гитаре, а брат был скрипачом (сейчас он руководит Мексиканским оркестром).
На эти вечера собирались от четырех-пяти до двадцати человек. Мы захватывали из дома еду, а мать Пепе не один раз за вечер варила кофе. Наши посиделки начинались в половине девятого или в девять часов вечера и продолжались до двух-трех часов ночи. Каждый приносил с собой какие-нибудь ноты. И хотя я уже пел, в этом доме главной моей задачей была игра на фортепиано. Я появлялся с огромной кипой нот в руках, заявляя в шутку, что ничего не смог приготовить. Аккомпанируя брату Пепе, я познакомился со скрипичным репертуаром, играя в ансамблях, постигал тонкости камерной музыки. Но больше всего мне приходилось быть концертмейстером певцов.
Эти вечера стали нашим университетом. Обычно несколько певцов Национальной оперы показывали здесь друг другу свои работы, обсуждали роли, говорили об известных современных вокалистах. Поскольку кое-кто из них в театре конкурировал, развлечение приобретало порой привкус соревнования. В семействе Эстева регулярно появлялись Хулио Хулиан и Карлос Сантакрус — тенора с великолепными верхами. Хулиан обладал прекрасным голосом и сделал успешную карьеру в Мексике еще до того, как я начал выступать. Сантакрус работал в труппе моих родителей, и позже я дирижировал постановками, в которых он участвовал— сарсуэлами «Озорница» и «Луиза Фернанда». Обе принадлежали перу нашего старого друга Морено Торробы.
Эти еженедельные встречи развивали меня как музыканта гораздо больше, нежели все другие занятия. Я поглощал огромное количество музыкальных произведений, а практика музицирования учила меня тому, где и как вести партнера, а где и как идти за ним, давала возможность узнать разные стили, а в пении — типы голосов. Мое участие в музыкальных вечерах продолжалось не менее трех лет. Я и сегодня нахожу эти встречи полезными и приятными, вспоминаю о них с любовью, сожалея о том, что они остались в прошлом. Нынче я могу только мечтать о свободном времени для любительского общения с музыкой...
Несмотря на свою новую верхнюю ноту и другие признаки, свидетельствовавшие о возможности развивать теноровый диапазон, я продолжал петь баритоновые партии в труппе моих родителей. Правда, баритоны сарсуэлы всегда поют в верхнем регистре, их тесситура соответствует возможностям традиционно понимаемого высокого баритона. Один из сезонов мы с отцом провели в гастролях по юго-восточной Мексике с другой труппой. Я пел в хоре, играл на фортепиано, поддерживая маленький оркестр, вел диалоги — одним словом, изо дня в день делал все то, что требовалось в представлениях. Когда мы были в Веракрусе, в том самом мексиканском порту, куда я впервые приехал ребенком и где родилась Марта, постоянный солист-тенор заболел, и меня попросили заменить его в спектакле «Луиза Фернанда». Партии тенора в сарсуэлах имеют устрашающую тесситуру, с ними не пошутишь. И вот неожиданное стечение обстоятельств заставило меня дебютировать как тенора.
Те гастроли запомнились мне еще по одной причине. Однажды я опоздал на важную репетицию, и отец отчитал меня за расхлябанность перед всем коллективом. Это вызвало во мне острое чувство стыда. Отец был абсолютно прав: я получил незабываемый урок профессионального отношения к делу и пунктуальности в театре.
Продолжая оставаться в труппе родителей на положении баритона, я пел во многих важных спектаклях репертуара. Он включал сарсуэлы «Ла калезера», «Терраса дворца», «Катюшка», «Луиза Фернанда», «Гавиланес» и другие. Мы выступали в Монтеррее, Гвадалахаре, Мери-де, Агуаскальентесе, Сан-Луис-Потоси — короче говоря, по всей Мексиканской республике. Случилось так, что в день смерти папы Пия XII мы оказались в католическом центре Мексики — Гвадалахаре. Последовавший за тем период
