— Спрятался под кроватью... Значит, он у вас может побыть?
— Конечно, Господи!
— А то у меня к нему еще много вопросов. — Пафнутьев назидательно поднял указательный палец.
— Приходите в любое время, Костя будет у нас. Он знает, что все погибли?
— И знает, и не знает. — Пафнутьев повертел растопыренной ладонью в воздухе. — Думаю, догадывается. И еще... Никуда его не выпускать, никому не отдавать, а было бы совсем хорошо день-второй вообще никому дверь не открывать.
Вернувшись в залитую кровью квартиру, Пафнутьев сразу наткнулся на радостного Худолея. Тот просто светился от счастья и, видимо, специально дожидался Пафнутьева, чтобы сообщить ему нечто приятное.
— Ну? — хмуро проворчал Пафнутьев. — Чего у тебя?
— Павел Николаевич, если бы вы знали, как вам повезло с сотрудниками! — Вцепившись красноватыми своими пальчиками в рукав пафнутьевского пиджака, Худолей потащил его к круглому столу. В самом его центре лежал странной формы нож. Он был непривычно изогнут, причем режущей стороной ножа была не внешняя, а внутренняя. Рукоять тоже была изогнута в том же направлении и получалось, что нож вместе с рукоятью имеет форму молодого месяца.
— Так, — сказал Пафнутьев, не прикасаясь к ножу. — Это уже что-то интересное. Где взял?
— Я ведь воду-то в ванне все-таки спустил, — ответил Худолей.
— Это хорошо. Правильно сделал. Сфотографировал?
— И не один раз. В ванне под трупом лежал.
— А как же ты его увидел?
— Это было нелегко, Павел Николаевич! Говоря откровенно, это было очень тяжело, но, когда речь идет о деле, я ни перед чем не остановлюсь...
— Да, ты мне частенько об этом напоминаешь.
Пафнутьев уже хотел было отойти к Шаланде, но Худолей снова остановил его.
— Я услышал иронию, Павел Николаевич, и потому позволю себе обратить внимание на одну подробность, которая, возможно, прошла мимо вашего сознания. — Произнося все эти причудливые слова, Худолей делал руками некие движения, которые, по его мнению, подчеркивали важность сказанного.
— Ну? — У Пафнутьева не было ни малейшего желания вступать с Худолеем в перепалку, итогом которой обязательно должно стать обещание бутылки хорошей водки за усердие.
— На рукоятке этого ножа нацарапаны некие письмена, Павел Николаевич. Если вы станете вот здесь, а свет будет падать оттуда, то вашему взору откроется нечто такое, от чего вы можете даже вздрогнуть... Видите? Нет? Вам нужно присесть, чтобы эффект контражура... С вашего позволения я так выражаюсь, когда свет идет как бы навстречу...
— По-моему, там цифры? — неуверенно проговорил Пафнутьев.
— Совершенно верно! — воскликнул Худолей восхищенно. — Врожденная наблюдательность, Павел Николаевич, и на этот раз вам не изменила! Скажу больше, там не просто цифры, там даты... Тысяча девятьсот восемьдесят шесть и тысяча девятьсот восемьдесят восемь... А между ними тире.
— И что же это значит? — спросил Пафнутьев, хотя у самого уже сложилось понимание смысла этой зловещей находки.
— Если эти две даты сопоставить с формой орудия убийства да еще присовокупить характер деятельности хозяина ножа, то на основании трех, да, косвенных соображений можно сделать вывод о том, что здесь побывал человек, который в эти вот годы прошел афганскую школу. Если, конечно, вы позволите мне так выразиться, Павел Николаевич.
— Позволяю, — сказал Пафнутьев, думая о своем. — Я тебе все позволяю... Значит, говоришь, здесь побывал человек невысокого роста, худощавого телосложения, с длинными, темными, прямыми волосами, человек достаточно одинокий, неженатый, ведущий замкнутый образ жизни, хотя ему около тридцати лет и у него уже могли быть и жена, и дети...
Потрясенный Худолей некоторое время молча смотрел на Пафнутьева, пытаясь понять — шутит ли тот, или же все, о чем он говорит, открылось ему чудесным, сверхъестественным образом.
— Павел Николаевич... Простите за невежество и тупость... Но откуда вам все это стало известно?
— Все очень просто. — Пафнутьев пренебрежительно махнул рукой. — Если он служил в Афганистане в конце восьмидесятых годов, значит, сейчас ему немного за тридцать. На его шапке, которая осталась в ванной, затерялось несколько темных длинных волосков. Ты вот шапочку сфотографировал, а внутрь не заглянул.
— Не успел! — с вызовом выкрикнул Худолей. — Не успел! Еще загляну, обязательно загляну. И перхоть его бандитскую найду, и раннюю седину, а может, и живность какая обнаружится!
Шаланда подошел, послушал крики Худолея, но, поняв, что ничего толком от него не добьется, положил ему на плечо тяжелую свою руку.
И Худолей мгновенно замолк.
— Говори, Паша, — сказал Шаланда. — Ты что-то дельное, как мне кажется, начал говорить, пока этот пустобрех не перебил тебя. Помолчи! — повысил голос Шаланда, почувствовав, что Худолей опять хочет что-то произнести. — Помолчи.
— Мальчик сказал, что его сестра легко, без напряжения сдернула шапочку с бандита, когда узнала его по рубашке ли, по штанам, по ширинке, не знаю, но узнала и шапочку сдернула. А в полутораметровой ванне она вместилась вся, ее рост не больше ста шестидесяти сантиметров. Значит, он примерно такого же роста. Вот еще почему она его узнала — росточку он небольшого. А сдергивая шапочку, она невольно захватила волосы... Или дернула сильнее, чем хотела, или же лысеет наш красавчик...
Пафнутьев подошел к круглому столу на котором все еще лежал изогнутый нож со странной формой лезвия. Уже наступило утро, сквозь листву кленов в окно просочились солнечные лучи, и в их косом свете четко и неопровержимо проступили цифры, которые Худолею удалось прочитать При электрической лампочке.
— Теперь нож... — Пафнутьев легонько толкнул острие. Нож повернулся, как магнитная стрелка и остановился. — Таких ножей не найдешь в хозяйственных магазинах, это уж точно. Какие ножи делают умельцы в заводских мастерских, ты, Шаланда, знаешь...
— Знаю.
— Какие?
— Хорошие ножи делают.
— Их делают из сверхпрочной рессорной стали, из ракетной стали, затачивают раз и навсегда, рукоятки вытачивают из эбонита и прочих материалов, которые не размокают в воде и не ржавеют. Сложилась целая культура, целая ножевая цивилизация. Этот нож не проходит ни по каким стандартам... Это не наш нож.
— Он очень острый, но сделан из плохого, мягкого металла, — вставил Худолей — воспользовавшись паузой он тоже решил поделиться своими познаниями.
— Правильно, — кивнул Пафнутьев. — Его выковали в каком-нибудь стойбище, в каком-нибудь лежбище... Он может иметь ценность только для человека, у которого с этим ножом что-то связано. Ножами, которые делают наши умельцы, эту поделку можно рассечь пополам. В городе найдется не менее полудюжины человек, которым этот нож знаком.
— Думаете, они признаются? В том, что им знаком этот нож? — спросил Шаланда.
— Не все, но кое-кто, возможно, и скажет о его хозяине пару теплых слов. Сколько у нас в городе афганцев?
— Не знаю. — Шаланда пожал плечами, удрученный той громадной работой, которая свалилась ему на плечи. — Тысячи две-три, наверно, есть.
— Если хорошо взяться, — Пафнутьев исподлобья посмотрел на Шаланду, — если взяться за дело немедленно, за неделю можно всех просеять. Мальчик сказал, что его сестра работала в магазине... И в этот магазин частенько заглядывал убийца с афганским ножом. Настолько часто, что они познакомились и девушка имела неосторожность постирать ему рубашку... И на свою беду, запомнила эту его рубашку. Наверное, в ней было что-то отличительное — покрой, цвет, пуговицы...
— Или же она была слишком грязной, — обронил Худолей.
