— А с кем общается ваш сосед, ваш работник, ваш добрый знакомый? — спросят следователи у десятка людей. — С Петровичем, скажут, общается, с Огородниковым, скажут, дружит... А? Чего делать будем? Как дальше жизнь свою построим?
— Думать надо, — сказал Петрович, и пронеслось, пронеслось у него в голове все, что он должен сделать сегодня же вечером, — взять деньги, сесть на машину, рвануть в соседнюю область, самолетом добраться до ближнего зарубежья, пусть это будет Украина, Белоруссия, Грузия... И только там, только там можно подумать о дальнейшем.
— А что тут думать? У них одна зацепка — Афганец.
— Похоже на то. — Петрович сразу понял, что сейчас предложит Огородников, к чему он клонит.
— Убирать надо Афганца. Сегодня.
— К тому идет, — обронил Петрович без выражения. И подумал с облегчением: значит, не меня сегодня, не меня.
— Ты вроде сомневаешься? — склонился Огородников над сидящим в кресле Петровичем.
— Какие могут быть сомнения. — Петрович явно уходил в сторону и Огородников, старая адвокатская крыса, сразу почувствовал это. Он помолчал, глядя на Петровича сверху вниз, еще раз пробежался по комнате и снова упал в кресло.
— Петрович!
— Ну?
— Я тебя не понимаю!
— А что тут понимать. — Петрович махнул рукой в сторону телевизора. — Все ясно и понятно. — Петрович тянул и тянул время, и было этому простое объяснение — не мог он вот так сразу решиться убрать Афганца. Кого угодно, включая Огородникова, даже всех остальных сразу — он бы и не задумался. Но Колю Афганца... Не хотелось. Как-то сложились у них дружеские отношения и Петрович понимал, опыт подсказывал — на кого он может до конца положиться, так это на Колю Афганца, только на него. Все его предадут, все могут выстрелить в спину, сдать ментам, и, наверно, кто-то рано или поздно это сделает. Но не Коля, не Коля. Это Петрович знал наверняка. И вот так сразу дать добро на то, чтобы убрать Колю, он не мог. В его прокуренной, пропитой, много раз залитой кровью душе что-то осталось из прежней жизни, от прежнего человека, которым он был когда-то...
— Ты не хочешь его убирать? — вкрадчиво спросил Огородников.
— Илья... Так ли уж важно, что я хочу, чего не хочу... Есть обстоятельства, и мы должны на них откликаться. Вынуждены. У нас нет выбора.
Понимал Петрович еще одну вещь — у него сейчас, вот в эти минуты вдруг обнаружилось преимущество перед Огородником. Настолько большое преимущество, что все вдруг поменялось местами. Огородников не будет даже заикаться об исчезнувших сорока тысячах долларов. А дело все в том, что он не мог никуда деться, он привязан к этому городу, привязан имуществом, вложенными деньгами, завоеванным положением.
А он, Петрович, сунув за пазуху сорок тысяч долларов, мог слинять свободно и легко в любую сторону.
И все ребята могли слинять.
И тот же Коля Афганец.
А еще лучше слинять бы Петровичу вместе с Колей. Они не пропадут, они где угодно могут осесть и через месячишко, второй начать неспешную свою работу. И никто никогда их не найдет, пусть этот хмырь адвокатский не пугает...
Но в то же время весь предыдущий опыт Петровича, многочисленные его отсидки, законы, по которым он жил до сих пор, требовали твердо и однозначно — Колю Афганца и в самом деле лучше бы убрать. Тогда оборвутся все концы, тогда снова все будет спокойно, неуязвимо, недоказуемо.
— Петрович, — негромко уже в почти темной комнате проговорил Огородников. — Надо сейчас все решить. Я знаю, у тебя с Колей особые отношения...
— Надо — значит надо, — это были самые внятные слова, которые произнес Петрович за весь разговор, с тех пор как закончилась уголовная хроника по телевидению.
— Ты со мной согласен?
— Вобла схалтурил... Вот пусть он и займется, — сказал Петрович, повернувшись наконец к Огородникову и посмотрев ему в глаза прямо и твердо. — Вобла.
— Договорились, — облегченно вздохнул Огородников. — Как ты сказал, так и будет.
— А поговоришь с Воблой ты, Илья. Не могу я ему такого задания дать. Я знаю, я в курсе, но участвовать не буду. Тут ты должен меня понять. Сам же говоришь — особые отношения.
— Заметано, — кивнул Огородников. — И опять принимаю твое предложение. Нам нельзя сейчас разбегаться, Петрович. У нас только все наладилось, только пошли хорошие деньги...
— Разбегаться?
— Мне показалось, что тебя посетила такая мысль, — осторожно ответил Огородников.
— Посетила? — Петрович вскинул брови, отчего лоб его до самой опушки волос покрылся глубокими поперечными морщинами. — Да я только об этом и думаю. Как и каждый нормальный человек. Но разбегаться сейчас... Рановато.
— Ну и лады. — Огородников подошел и похлопал Петровича по спине. Ласково так похлопал, даже потрепал, как большую любимую собаку. — Лады, Петрович. Пока у нас с тобой все в порядке, во всем будет порядок. Еще по сто грамм?
— Нет, Илья. Мне хватит. И тебе тоже надо остановиться. — Петрович знал, что может иногда Илья Ильич Огородников загудеть на денек-второй-третий. — Нам всем сейчас надо бы остановиться.
— И опять согласен. — Огородников послушно завинтил крышку на бутылке. — Насчет Воблы мы решили?
— Нет. — Петрович поводил узловатым указательным пальцем из стороны в сторону. — Не надо, Илья, мне пудрить мозги. Мы решили о Коле Афганце.
— Пусть так.
Высоко подняв брови, Петрович некоторое время смотрел на Огородникова в полнейшем недоумении.
— Что-то не так? — спросил тот.
— Да нет, ничего, все путем. — Петрович опустил голову, спрятал глаза.
Он вдруг понял, что видит перед собой совсем не того человека, с которым садился за стол. В начале их беседы Огородников был гневен, напорист, все норовил в чем-то уличить его, обвинить, прижать. И вдруг Петрович обнаружил, что перед ним сидит податливый, мягкий, во всем с ним соглашающийся человек. Какая-то даже предупредительность появилась в Огородникове, боязнь сказать что-то такое, что может не понравиться ему, Петровичу. И еще дошло — Огородников попросту поторапливает его, ему не терпится побыстрее выпроводить своего гостя. И сто грамм он предложил не из гостеприимства, а тоже, чтобы поторопить Петровича, это было предложение выпить на посошок.
— Ох-хо-хо, — тяжело, со стоном выдохнул Петрович, но ничего больше не произнес. Понял он, все понял — Огородникова надо опасаться, это враг, который пойдет на что угодно. Что-то он затеял, что-то задумал, и теперь не терпится ему побыстрее провернуть эту свою затею. А что он может затеять такого, чему Петрович является помехой? И опять же ответ прост и ясен. — Пойду я, Илья, — сказал он, поднимаясь. — Будут новости — звони. Я в своем шалаше буду.
— И ты звони, — откликнулся Огородников.
Эти его слова тоже были поторапливающими: иди, дескать, Петрович, иди, не тяни.
— А где сейчас Афганец?
— Пусть об этом Вобла думает, ему нужнее, — усмехнулся Петрович.
— Тоже верно, — согласился Огородников, но при этом оба знали, что Коля Афганец на даче у Петровича. Пробежала трещина между подельниками, пробежала, тонкая, змеистая, почти незаметная, но готовая каждую секунду разверзнуться до пропасти.
Выйдя на улицу, Петрович размеренно зашагал вдоль домов, глядя себе под ноги, — сутулый, до смерти уставший человек. Он знал, что Огородников некоторое время будет наблюдать за ним — расположение окон в квартире позволяло еще около ста метров видеть уходящего от него человека.
