— Успешно? — усмехнулся Пафнутьев.
— Он их решал, — повторил Сысцов.
— Много брал?
— Умеренно. Это был здравый, неглупый, неалчный человек.
— Вы уверены, что это его глаз?
— Да. — Не выдержав жутковатого взгляда из банки, Сысцов взял ее и поставил под стол, на пол, чтобы вообще не видеть. — Если бы у него была наколка на руке, мне бы принесли руку. Если бы у него было родимое пятно на ноге, принесли бы ногу. Но у него один глаз был двухцветный, голубой, а на нем рыжее пятнышко... Поэтому принесли глаз. Чтоб я не сомневался. Опустили в банку глаз, залили водкой. Им показалось, что он так дольше сохранится.
— Так там водка? — удивился Пафнутьев. — Надо же... — Он спохватился, понял, что его удивление несколько неуместно. — Как это произошло?
— Приходит в мою контору человек... Этакий маленький, шустрый, чернявенький... Оставляет у секретарши пакет, наказывает, чтобы обязательно передала мне. И уходит. Так эта баночка оказывается у меня на столе. Через некоторое время звонок. «Здравствуйте, я ваша крыша. Получили?» — спрашивает какой-то тип... Ну, и так далее.
— Этот тип звонил вам и раньше? — спросил Пафнутьев почти без вопроса, утвердительно спросил.
— Да, — помявшись, сказал Сысцов. — Предлагал крышу. Я, естественно, отправил его к Левтову. Результат вы знаете. — Сысцов взглянул под стол, где в баночке мерцал глаз.
— У него были люди? — спросил Пафнутьев осторожно.
— Очевидно, своя бригада имелась... Но общался я только с Левтовым.
— Его люди на вас выходили в последние дни?
— Пока нет... Думаю, объявятся. Не могут не объявиться.
— Вчера была расстреляна машина вместе с пассажирами. Японский джип, — как бы между прочим, почти про себя пробормотал Пафнутьев. — Все погибли. Четыре человека. Уж не левтовские ли ребята? — спросил Пафнутьев.
— Не знаю. — Сысцов пожал плечами. — Я общался только с Костей. С Левтовым, — повторил он.
Пафнутьев поставил локти на стол, подпер щеки и уставился в окно. Там на уровне третьего этажа раскачивались верхушки деревьев. Видимо, поднялся ветер. Несколько дней в городе стояла невыносимая жара, и только к вечеру можно было пройтись по улице, подышать, стряхнуть с себя изнуряющий зной. Теперь, похоже, собиралась гроза. Пока Пафнутьев разговаривал с Сысцовым, несколько раз громыхнуло где-то на окраине, потом уже ближе, в комнате потемнело, и вот он увидел, как раскачиваются на ветру верхушки кленов.
— Дождь собирается, — проговорил Пафнутьев.
— Дай Бог. — Сысцов с надеждой обернулся к окну. — Уже нет никаких сил.
— Помнится, на даче у вас было прохладно... Сосны, зелень...
— Какая дача, Павел Николаевич! У меня объявлена боеготовность номер один! Все службы подняты на ноги, никаких отпусков, отгулов!
— Как вы все это понимаете?
— А что тут понимать? Появилась новая банда. Начался передел имущества. Будут еще трупы, Павел Николаевич. Ждите трупов. Какие-то уж больно нетерпеливые ребята... Ждите трупов, — повторил Сысцов.
— А чего их ждать... — Пафнутьев пожал плечами. — Сами приходят. И вот еще что, Иван Иванович... Разговор у нас без протокола, дружеский, поэтому мы можем друг другу сказать немного больше, чем это принято в служебной обстановке... Этот расстрелянный джип, о котором я говорил...
— Хорошо. Так и быть. Скажу... Это Кости Левтова джип. Я уточнил. Его ребята погибли. Остальные легли на дно. Затаились.
— Много их остальных?
— Погибла половина. Примерно. Но эта половина — боевики.
— Так. — Пафнутьев встал, подошел к окну и некоторое время смотрел, как крупные редкие капли били по пыльному стеклу. Капли становились все гуще, напористее, и вот уже хороший сильный дождь хлынул на город. В комнате дохнуло прохладой, свежестью, потянуло сквозняком, и Пафнутьев, закрыв форточку, вернулся в свое кресло. — Как я понимаю, Иван Иванович, вы пришли тайком...
— Ну! Так уж и тайком! — Сысцову, видимо, не понравилось само слово, он уловил в нем что-то для себя унизительное.
— Кто-нибудь знает, что вы здесь?
— Нет.
— Значит, тайком, — решительно сказал Пафнутьев. — И вы не хотите оставить никакого заявления?
— Мне нельзя этого делать. Вы, Павел Николаевич, сами это знаете.
— И в прокуратуру не придете?
— Не приду.
— И не хотите, чтобы о нашей встрече кто-нибудь знал?
— Да, это нежелательно. Жить хочется, Павел Николаевич. Могу сказать больше... Вы единственный человек, которому я все это рассказал. И больше никому. Рассказал независимо от ныне занимаемых должностей, прежних взаимоотношений.
— Почему?
— Оборотней боюсь.
— Вы уверены, что я не оборотень? — усмехнулся Пафнутьев.
— Да. Изредка я поглядываю на вас со стороны, интересуюсь, любопытствую... Не поверите — восхищаюсь... Иногда вы беретесь за очень чреватые дела. Я даже болею за вас, Павел Николаевич. Нет, вы не оборотень. Ко мне стекаются кое-какие сведения о жизни в правовых органах... Вы должны опасаться оборотней. Они есть в вашей среде, и их не так уж мало.
— Знаю.
— Поэтому мне бы хотелось просить вас о том...
— Чтобы я держал язык за зубами?
— Да, — улыбнулся Сысцов.
— Заметано. Еще по глоточку? — Пафнутьев открыл «Долгорукого» и вопросительно посмотрел на Сысцова. Тот не возражал, и Пафнутьев разлил остатки водки по пузатеньким рюмкам. — За победу! — Он поднял рюмку.
— Кого, над чем, над кем?
— Потом разберемся, за чью победу мы пили, Иван Иванович! — Пафнутьев выпил, прислушался к себе. Убедившись, что водка пошла по назначению, удовлетворенно кивнул и ловко подцепил вилкой полупрозрачный ломоть осетрины. — Значит, говорите, маленький, чернявенький? Шустренький и с пакетиком? — весело спросил Пафнутьев. И, видя, что Сысцов не понял вопроса, добавил: — Ну, тот, который глаз в вашу контору принес.
— А, — протянул Сысцов. — Во всяком случае, так его обрисовала моя секретарша.
— Я могу с ней поговорить?
— Не хотелось бы, Павел Николаевич, не хотелось бы, — Сысцов, полуобернувшись к окну, некоторое время с явным удовольствием смотрел на потоки дождя по стеклу. — Уж больно нервная какая-то банда на меня наехала. Тот же самый Левтов... Он мог договариваться с людьми. И по-хорошему, и по-плохому... Ведь крутой бандюга был... А обернулось вон как! Поэтому прошу — не надо трогать мою секретаршу, она девушка впечатлительная... Если будут вопросы, передайте мне, я сам у нее уточню все, что вас заинтересует. То, что она запомнила, я передал — кудрявенький, чернявенький, одет во все темное...
— Одну минутку, Иван Иванович! Вы сделали важное уточнение... Он действительно кудрявенький? Или патлатенький? Или просто чернявенький? Он смуглый или загорелый? Вы меня понимаете?
— Наш он, Павел Николаевич, наш. Не с Кавказа.
— Ну что ж, пусть так.
