останавливаясь, до самого края.
То ли земли, то ли улицы.
И налить в бак вместо бензина саке.
И я буду тонуть в ладонях, в словах, песнях – одной и той же, и ты чуть – чуть насмешливо глянешь, закусив губы, простонешь – это ведь как соврать – правды не будет.
Ложь вкуснее.
Впереди поля, утыканные телеграфными столбами, и потрескавшийся асфальт с еле заметной разделительной полосой.
Ноги вязнут в мокром грунте. Пропеллеры висят, как перебитые крылья.
– Ты давно с нами? – один из прилетевших кладет мне руку на плечо.
– Год или больше – отворачиваюсь.
У него ковбойская шляпа и позолоченная маска с птичьим клювом.
– Послужной список большой? – его рука на плече тяжелеет.
– Короткий!
Белеет коробок придорожной закусочной.
Малыш – голый, с обломками крыльев за плечами, с ног до головы покрытый рубцами и язвами – равняется с нами.
На шее у него ошейник. Белые перья свисают на глаза. Из остатков крыльев торчат полые кости.
– У тебя еще все впереди – его глаза смеются. – Совсем все!
Утро опускается за горизонт, и солнце оказывается прямо на ладонях. Огромный шар из дутого желтого стекла.
Сажусь на корточки, и солнце катится по пожелтевшей траве куда-то в овраг.
Вздрагиваю от скрипа двери.
Взлетаю вверх и тут же падаю вниз, смотрю тысячами щелей и тысячами внезапно распахнувшихся глаз. Глаза открываются даже на ладонях, и я удивленно всматриваюсь в них, поднеся руки прямо к лицу.
– Баки пусты – слышу голос офицера. – Придется идти пешком!
Сажусь на мокрые ступеньки прямо под дверью. Вытягиваю ноги.
Ветер звенит стеклом вчерашнего солнца. В трещинах между стенами сквозняк.
Ёжусь.
– Ты ищешь кого-то здесь?
Человек в ковбойской шляпе выныривает откуда-то из темноты.
Пожимаю плечами.
Он пристраивается рядом со мной, расстегивает рваную куртку. На груди у него огромная фляга в форме сердца. Он снимает ее, отвинчивает крышку и жадно пьет, кашляя и утираясь грязным рукавом.
– Война не скоро закончится, ты еще успеешь найти, – прислоняется плечом.
Поля шляпы закрывают прорези глаз в маске.
– У тебя есть имя? – спрашивает вдруг. – Или ты тоже безымянная, как все вокруг?
Позолоченная маска с птичьим клювом съехала на бок, обнажив худые серые щеки.
– Анна – проговариваю. – А у тебя?
– У меня проще. Я солдат. Повезет – убьют тут. Не повезет – доберусь до Вазастана.
Он смеется, толкает меня плечом.
– Не дрейфь! Мы доберемся! Учебка – это не самое плохое место.
Замок плавает между облаков.
Серые шпили то исчезают, то появляются на поверхности.
От каменных часов на башне осталось лишь крошево. Ветер, набежав, перекатывает волны пыли.
– Сукино время!
Малыш грязно ругается. Он, хромая, бегает по плацу и грозит небу тростью.
На нем парадный мундир оберфюрера. Усики, словно траченные молью, торчат клочьями.
– Зиг хайль! – Малыш взбирается на невысокий помост.
Рядом три солдата вскидывают руку в приветствии.
Флаги тихо шлепают на ветру.
Малыш уже что-то выкрикивает, брызгает слюной, заламывает руки и стучит кулаком по трибуне. Его голос срывается на шипение, а потом на свист.
Он ловит ртом воздух, оглядывается и опять вскидывает руку.
– Зиг хайль!
Оборачиваюсь.
Бело-голубым пламенем вспыхивают прожектора, рассекая черноту сгустившихся сумерек.
– Ложись!
Кто-то рванул меня за руку и опрокинул на землю. Волна пыли набилась в рот.
Отплевываюсь.
Мечи прожекторов, пошарив по небу, останавливаются, замерев у лунной тропы к замку.
– Не двигайся! – рядом локоть солдата в ковбойской шляпе. – Ты что? Дура? От храбрости ошалела, да?
Помост мерцает зелеными и желтыми подсветками.
Вскидываю тяжелую снайперскую винтовку.
– Не промажь! – ковбойская шляпа щекочет мне щеку.
– Да жми ты, сука! – Малыш машет мне с помоста. – Жми, ну!
Стеклянные бисерины повисают в воздухе.
Я веду Его за руку куда-то под лестницу, торопясь и охая, путаясь в замках и застежках. Обжигаю дыханием, прижимаюсь щекой к горячему животу, стою на коленях, как будто прошу милостыню.
– Если бы ты был деревом, я вырезала бы твои инициалы у тебя на боку. И ты бы не почувствовал боли, потому что деревья не чувствуют боли.
– Я бы почувствовал.
Он пульсирует между рукой и ладонью, провожает каждый сантиметр, каждую линию, протягивается вдоль лица, будто пересекает.
А я жадно касаюсь кончиком языка по краешку, по самому жгучему – острому – лезвие – разрываясь и тая, чувствуя, как по губам больно хлестнули тяжелые и соленые брызги.
– Зачем тебе это?
Мои руки все еще дрожат. Прячу их в карманы, втягиваю голову в плечи.
Птичий клюв позолоченной маски утыкается мне в плечо.
Отворачиваюсь и зажмуриваюсь, потому что миллиарды глаз опять распахнулись по всему телу.
– Зачем? – он повторяет уже у виска.
– Потому что с тобой!
Даже не насквозь, поверх тела, по изгибам, точно и уверенно, как по струнам. Врывается вовнутрь, больно, напирая и раздирая в кровь кожу на пальцах, с шумом вдыхая чужой запах города.
Даже не приподнимусь, чтоб коснуться, чтоб сесть потом спина к спине, упираясь лопатками в друг друга.
– Не надо! – скажу зачем-то.
И голос прозвучит эхом, наполнит звенящую пустоту запахом, движением и жестом. Вплетусь, как лента в косы, вожмусь, чтобы запомнить, чтобы вынести на коже хотя бы частицу. Остыну, не разжимая дрожащих рук.
– Карлсоны не плачут! – прошепчешь в самое ухо. – Запомни, ладно?
Под ногами уже слоистый лед, редкая снеговая плешь.
На ногах «кошки» с шипами, на головах капюшоны.
Где-то впереди голос инструктора:
– Не торопиться, не отставать… Сохранять дистанцию!
Солнце выкатывается прямо под ноги.
Город внизу.
Почти на ладони.
Острые шпили и коробки- небоскребы.
Лунная тропа.
Темные квадраты.
Наступаем на собственные тени.
Не обернуться.
Шелест крыльев прямо над головой.
Ангелы.
Сбились в кучу. Спрятали под крылья плаксивые личики.
– Хранители! – кто-то из солдат щелкнул затвором. – Шлепнем одного для порядка!
Ангелы встрепенулись.
Заметались по мозаичным плиткам, запищали и закричали все разом, ныряя среди каменных колонн.
– Лови быстрее! – голос офицера осип. – Они знают, как пройти в замок.
Я прячусь вместе с ангелами. Мелькаю среди колонн, ныряю в мозаичные плитки, разбиваю колени и царапаю локти. Падаю на дно мелкими крошками, и вода идет горлом, и я, кашляя, не зову на помощь, а только хватаю ртом воздух, как рыба. Бью невидимым хвостом, покрываюсь серебристой чешуей.
– Зачем тебе ангелы?
Прицеливаюсь.
Ветка скрипнула, и тело ангела повисло в петле.
Ремень был широкий, и ангел висел, не теряя сознания, глядя на нас удивительно ясными, совсем детскими глазами.
По его лицу катился пот. Ему не связали рук и, уже теряя сознание, он потянулся к душившей его петле, но тут же, сжал забинтованные кулаки и вытянул руки по швам.
– Давай, – офицер заметался, – давай, скорее, вытягивай его, пока не подох!
Солдаты подхватили его, вынули из петли и опустили на землю. Офицер набрал из бочки стакан воды и плеснул ангелу в лицо.
Глаза открылись.
Блеснули тем же удивительно ясным светом. Окатили горячей волной, заполнили легкие, выплюнули вместе с гарью и пылью прямо на мозаичные плитки плаца.
И город вполз в замок вместе с темнотой, крадучись и, останавливаясь, чтобы перевести дыхание, вкрапился по чуть-чуть, чтобы потом, вдруг, осмелев, разрастись и наброситься, рыча и ворча от восторга победившего.
А я оглядываю похоронный зал.
Молча, по колено в воде, упираясь спиной в мокрые стены, не вздрагивая, когда кто-то, причитая, падает прямо в воду (в кровь губы, размазывает по щекам).
– Научилась убивать ангелов? – голос шелестит за спиной.
Позолоченная маска с птичьим клювом совсем рядом. Только дотянуться. Почувствовать шероховатую поверхность.
Опуститься ниже.
Обнять колени. Чтоб ни шага, чтоб ни одного движения. Чтоб застыть. Замереть.
– Но ты же хотела о смерти – прошепчешь. – Ты же хотела.
Рука повиснет в воздухе.
Ладонь с рваной раной.
– Тебя назовут предателем! – кричу ему в спину. – Тебя найдут! Ты же знаешь.
Ковбойская шляпа опускается на глаза. Он оборачивается.
– Почему мне не надо, чтобы ты летала? – засмеется. – Нет ничего хуже бабочки или птицы.
– Почему? – шепчу.
– Потому что люди всегда закрывают глаза заранее, так и не разглядев полета. Они рыбы и у них немая душа.
Он тает прямо в вечернем тумане. Растворяется, сравнивается с мозаичными плитками, чеканит шаг где-то внутри.
Отдается в ушах.
Замирает, останавливаясь.
– Да пошли вы все!
И позолоченная маска с птичьим клювом катиться по лунной пыли.
Ветер.
Пронизывающий
