что капитан просил меня зайти к нему, и тут же торопливо удалился, будто опасаясь вопросов. Я направился в каюту капитана, он ждал меня.
— Сэр, — начал он, — я хочу попросить вас об одном одолжении.
Я отвечал, что рад быть ему полезным.
— Ваш сосед исчез, — сказал капитан. — Известно, что вчера вечером он ушел в каюту довольно рано. Вы отметили какие-нибудь странности в его поведении?
Его вопрос, подтвердивший опасения доктора, высказанные получасом ранее, ошеломил меня.
— Уж не хотите ли вы сказать, что он оказался за бортом? — спросил я.
— Этого-то я и опасаюсь, — ответил капитан.
— Потрясающе, — начал я.
— Почему? — перебил он меня вопросом.
— Но ведь он уже четвертый! — воскликнул я.
В ответ на недоуменный вопрос капитана я сказал, не упоминая доктора, что слышал историю сто пятой каюты. Это его, казалось, сильно раздосадовало. Потом я поведал ему, что произошло прошлой ночью.
— То, что вы рассказали, — заметил он, — почти полностью совпадает с рассказами соседей по каюте двух первых пассажиров, оказавшихся за бортом. Они тоже выскакивали из постели и мчались сломя голову по коридору. И того, и другого заметил вахтенный матрос. Мы спустили на воду шлюпки, но их так и не нашли. Однако вашего пропавшего соседа никто не видел и не слышал, если он и впрямь пропал. Стюард, суеверный парень, похоже, заподозрил что-то неладное. Он отправился проведать вашего соседа утром и обнаружил, что полка пуста, осталась лишь одежда. Стюард единственный на корабле знал пассажира в лицо и искал его повсюду. Но тот исчез! Так вот, сэр, я умоляю вас не сообщать этого обстоятельства никому из попутчиков; мне не хочется, чтобы о «Камчатке» ходила дурная слава. Ничто так не порочит доброе имя океанского парохода, как истории о самоубийствах. Вы вправе выбрать каюту любого из членов команды, включая мою собственную, до конца рейса. Как, по-вашему, это хорошее предложение?
— Очень, — ответил я, — И я вам весьма признателен. Но поскольку теперь я в каюте один, я бы предпочел никуда не перебираться. Если стюард уберет вещи этого невезучего человека, я охотно останусь в сто пятой. Я и словом не обмолвлюсь об этом происшествии и, смею вас заверить, не последую за своим соседом.
Капитан сделал попытку отговорить меня от такого решения, но я предпочел иметь отдельную каюту, нежели составить компанию кому-либо из команды. Может быть, я и сплоховал, но, последуй я его совету, мне бы не о чем было рассказывать. Осталось бы в памяти, что по неприятному совпадению обстоятельств несколько бывших пассажиров сто пятой каюты покончили жизнь самоубийством, вот и все.
Этим дело не кончилось. Я упрямо решил не придавать значения подобным историям и зашел в своем упрямстве так далеко, что принялся спорить с капитаном. Дело в самой каюте, заверял я его, что-то в ней неладно. Она довольно сырая. Прошлой ночью вдруг открылся иллюминатор. Возможно, мой сосед, отправившись в плавание, был уже болен, а когда лег, у него начался бред. Может быть, он и сейчас где-то прячется, и его еще найдут. Нужно хорошенько проветрить каюту и починить запор иллюминатора. Если капитан мне позволит, я сам позабочусь, чтобы все необходимое было сделано незамедлительно.
— Разумеется, вы можете остаться, если вам угодно, — раздраженно ответил капитан, — но будь моя воля, я бы вас переселил, запер сто пятую, и дело с концом.
Я остался при своем мнении и ушел от капитана, пообещав не говорить никому об исчезновении соседа. Знакомых среди пассажиров у него не было, и за целый день его никто не хватился. К вечеру я снова повстречал доктора и на его вопрос, не передумал ли я, ответил отрицательно.
— Скоро передумаете, — бросил он без тени улыбки.
Вечером мы играли в вист, я пришел довольно поздно и почувствовал, что находиться в каюте мне неприятно. Невольно вспомнился высокий человек, которого я видел прошлой ночью. Теперь его, утопленника, носит по волнам в двухстах-трехстах милях отсюда. Раздеваясь, я очень отчетливо припомнил его лицо и тут же задернул шторки верхней полки, будто хотел убедиться, что его там нет. Потом я запер на щеколду дверь каюты. Вдруг мне бросилось в глаза, что иллюминатор снова открыт и закреплен изнутри. Тут уж я не стерпел: торопливо набросив на плечи халат, я отправился на поиски Роберта, стюарда нашего отсека. Помнится, я был очень зол и, отыскав его, потащил за собой в каюту и подтолкнул к иллюминатору.
— Какого черта ты, негодяй, не задраиваешь на ночь иллюминатор? Не соображаешь: если корабль накренится и хлынет вода, то и десять человек его тогда не закроют! Подлец! Я скажу капитану, что ты подвергаешь корабль опасности.
Я кипел от негодования. Стюард, дрожащий и бледный, задраивал иллюминатор.
— Ты почему не отвечаешь? — грубо допытывался я.
— Если вам угодно, сэр, — невнятно пробормотал Роберт, — никто не может удержать его ночью закрытым. Сами попробуйте, сэр. Нет, сэр, меня на этой посудине больше не увидите, хватит с меня. А на вашем месте, сэр, я бы перебрался отсюда к доктору или кому-нибудь еще. Гляньте, сэр, как по-вашему, надежно я его задраил или нет? Сами проверьте, сэр, попробуйте хоть чуточку приоткрыть его.
Я попробовал и убедился, что иллюминатор задраен прочно.
— Послушайте, сэр, — продолжал Роберт, — клянусь своим добрым именем, через полчаса он снова откроется и будет закреплен изнутри. Вот в чем ужас — изнутри!
Я осмотрел большой винт и петлю, куда он входит.
— Если иллюминатор откроется ночью, Роберт, я дам тебе соверен. Это невозможно! Можешь идти.
— Соверен, говорите, сэр? Очень хорошо, сэр, благодарю вас, сэр. Доброй ночи, сэр, приятного отдыха и сновидений, сэр.
Роберт ретировался, очень довольный, что его наконец отпустили. Я решил, что он сочинил эту глупую историю, чтобы оправдать свою небрежность и запугать меня, и не поверил стюарду.
Я лег, закутался в одеяла, и через пять минут Роберт выключил свет, постоянно горевший за панелью матового стекла возле двери. Лежа неподвижно в темноте, я пытался уснуть, но вскоре убедился, что это невозможно. Я с удовольствием сорвал злость на стюарде и, отыгравшись на нем, позабыл про неприятное чувство, которое овладело мной при мысли об утопленнике, моем бывшем соседе. Сон как рукой сняло, и некоторое время я лежал с открытыми глазами, глядя на иллюминатор; он казался мне светящейся тарелкой, подвешенной в темноте. Вероятно, я пролежал без сна час и, помнится, уже задремал было, но тут же очнулся от струи холодного воздуха и брызг морской воды на лице. Я вскочил в темноте, и качкой меня сразу отбросило на кушетку, стоявшую под иллюминатором. Я, правда, тут же пришел в себя и встал на колени. Иллюминатор был снова распахнут и закреплен изнутри!
Все это — только факты. Я вскочил, сна — ни в одном глазу, да если б я и дремал, падение меня бы тут же пробудило. Более того, я сильно разбил локти и колени, и наутро ссадины и кровоподтеки рассеяли всякие сомнения в реальности произошедшего. Итак, иллюминатор был открыт настежь и закреплен изнутри. Это было непостижимо, и я скорее удивился, чем испугался. Потом закрыл его и закрутил винт изо всех сил. В каюте было темно. Я прикинул, что иллюминатор открылся примерно через час после того, как Роберт задраил его в моем присутствии, и решил понаблюдать, не откроется ли он снова. Медная оправа иллюминатора очень тяжелая, он открывается с трудом, и я не думаю, что винт повернулся от тряски. Сквозь толстое стекло иллюминатора я видел серые вспененные волны, бьющие о борт корабля. Я простоял так с четверть часа.
Вдруг я отчетливо услышал позади себя какой-то шорох и невольно обернулся, хотя ничего не мог разглядеть в темноте, и потом — очень тихий стон. Я рванулся к полкам, рывком раздвинул шторки над верхней и просунул туда руки. Там кто-то лежал.
Я помню свое ощущение: мне показалось, что я сунул руки в сырой погреб, из-за шторки на меня поплыл смрадный запах застоявшейся морской воды. Я нащупал что-то вроде человеческой руки, она была гладкая, мокрая, ледяная. И когда я отдернул свою руку, кто-то прыгнул на меня сверху — тяжелый, мокрый, пахнущий тиной. Он, казалось, был наделен сверхъестественной силой. Я отшатнулся, и в то же мгновение дверь распахнулась, и он выбежал из каюты.
Я не успел испугаться и, выскочив вслед за ним, кинулся в погоню. Но было поздно. В десяти ярдах
