собирались возвращаться домой, дядя по непонятной мне причине сильно встревожился. Погода стояла неважная, сумерки быстро смешивались с густыми облаками, а до Флира было еще далеко. Отдав последние инструкции насчет поисков, дядя распорядился повернуть лошадей к дому.
К замку мы подъехали по боковой дороге, которой редко пользовались. Это была сырая пустынная аллея, проходившая сквозь густой строй сосен и дубов. Из-под копыт лошадей слышался смягчаемый густым мхом перестук камней. Из их ноздрей вырывались тугие клубы пара, словно передававшие эстафету неподвижному воздуху.
Мы были, наверное, метрах в трехстах от ворот конюшни, когда лошади внезапно замерли как вкопанные. Их головы повернулись в сторону леса. В почудившемся нам неясном звуке слышались отвратительные, всхлипывающие, даже самодовольные завывания. Этот звук то усиливался, то замирал, как бы стараясь заполнить собою окружающие нас сумерки.
Дядя спрыгнул с лошади и скользнул в чащу. Я последовал за ним. Вскоре мы вышли на поляну. Единственная фигура, которую мы заметили на ней, была неподвижна…
«Дочь» дяди, скорчившись, лежала у самой дороги — массивное темное пятно на мерцавшей в лучах лунного света поверхности травы. Мы бросились вперед.
Для меня она всегда оставалась скорее нелепой, словно выдуманной личностью, нежели реальным человеком. И умерла она, как жила, поистине в животных традициях — с разорванным горлом.
Молодой человек откинулся на спинку стула, немного утомленный своим монологом и жаром, исходившим от камина. Он вновь почувствовал неудобство окружающей обстановки, о которой, увлеченный собственным рассказом, на время забыл. Наконец он вздохнул и как-то виновато улыбнулся незнакомцу.
— Дикая, невероятная история. Впрочем, я даже не рассчитываю, что вы всему в ней поверите. Возможно, для меня самого реальность случившегося несколько ускользает из-за нелепого и совершенно неожиданного поворота последовавших за ним событий. Как ни странно, но со смертью бельгийки я теперь стал наследником владельца замка Флир.
Незнакомец ответил ему долгой, задумчивой улыбкой.
Его медового цвета глаза сияли, тело под длинным пальто резко напряглось словно в мучительном, сладостном, ожидании. Он молча поднялся со стула.
Молодой человек почувствовал, как острый, холодный страх вонзается во все части его тела. Что-то непонятное, скрывавшееся за этими мерцающими глазами, пугало его своей ужасающей неизбежностью, подобно мечу, готовому в любой момент пронзить его сердце. Его прошиб пот, он был не в состоянии даже пошевелиться.
Теперь улыбка незнакомца показалась ему хищным, изголодавшимся оскалом, глаза кровожадно блестели. Слюна липкой каплей свисала с уголка рта.
Очень медленно он извлек из кармана пальто одну руку и приподнял шляпу. Пальцы крепко сжимали ее поля, и молодой человек увидел, что на среднем было на одну фалангу больше, чем на остальных.
Хейзел Хилд
УЖАС В МУЗЕЕ
Сперва Стивен Джонс пришел в музей Роджерса из праздного любопытства. Кто-то рассказал ему о необычных подземных залах на Саутворк-стрит, за рекой, где можно увидеть восковые изваяния, по своим достоинствам не уступающие коллекции мадам Тюссо. И вот в один из апрельских дней он отправился туда, по дороге размышляя, насколько скучны будут для него все эти экспонаты. Но, как ни странно, он вовсе не разочаровался. В конце концов, это было ни на что не похоже и даже развлекало. Разумеется, здесь Джонс увидел всех традиционных персонажей — Ландру, доктора Криппе-на, мадам Димере, Риццо, леди Джейн Грей, многочисленных изувеченных жертв войн и революций и даже таких монстров, как Гилль де Ре и маркиз де Сад. Но было здесь и кое-что еще, от чего у Джонса перехватило дыхание, и он застыл на месте, как вкопанный, и простоял до тех пор, пока не услышал звонок — сигнал того, что музей закрывается. Следовало признать, что человек, составивший такую коллекцию, не мог быть простым шарлатаном, обирающим честных людей. Во всяком случае, в воображении ему нельзя было отказать, а в некоторых работах он просто с блеском раскрыл свои дьявольски гениальные способности.
Несколько позже Стивен Джонс разузнал кое-что о Джордже Роджерсе, владельце музея. Какое-то время тот работал в музее мадам Тюссо, но потом по неизвестным причинам был оттуда уволен. О нем говорили много: некоторые открыто сомневались в ясности его рассудка; другие рассказывали удивительные истории о его тайном поклонении идолам и забытым древним богам. И в итоге, после успешного основания собственного музея с такой прекрасной экспозицией, одни слухи полностью исчезли, другие же — а их распространяли в основном коварные завистники — наоборот, стали обрастать все новыми подробностями. Роджерс действительно увлекался тератологией[1] и мистической иконографией, но был настолько благоразумным, что часть экспозиции отгородил, и вход туда разрешил только совершеннолетним. И именно этот зал до глубины души потряс Джонса. В нем располагались фигуры таких жутких чудовищ, которых могла породить лишь безудержная болезненная фантазия. Все они были мастерски вылеплены и раскрашены, как настоящие, реальные существа.
Здесь были известные герои мифов — горгоны, химеры, драконы, циклопы и тому подобные твари. Другие, видимо, тоже упоминались в каких-то странных легендах о подземных обитателях нашей планеты — черный неуклюжий бог Цатоггуа, Ктулу с толстыми длинными щупальцами, Шогнар Фоун с мерзким хоботком, безымянные герои книг «Эйбон», «Некрономикон» и старинных рукописей фон Юнтца… Однако самыми страшными были изображения тех, кого не осмеливался описать ни один автор мира. Это были плоды фантазии самого Роджерса. Некоторых можно было определить, как пародии на различные формы органической жизни, других — как бред больного, навеянный мыслями о внеземных цивилизациях и далеких галактиках. Но даже самые страшные рассказы и рисунки Кларка Эштона Смита могут дать лишь приблизительное представление об этой экспозиции; весь ужас здесь создавался за счет невероятных размеров чудовищ, искусной работы мастера и прекрасного освещения в нишах.
Стивен Джонс был большим любителем всего оригинального в искусстве и поэтому решил познакомиться с самим Роджерсом. Он отыскал его в тускло освещенной пыльной комнате-мастерской, находившейся позади сводчатого выставочного зала. Эта странная мастерская походила больше на склеп. В кирпичной стене были пробиты узкие горизонтальные окна-щелочки, выходящие на улицу как раз на уровне булыжной мостовой внутреннего дворика. Судя по всему, здесь производилось и изготовление фигур, и их ремонт. Повсюду валялись восковые руки, ноги, головы и туловища, а на полках были аккуратно расставлены мохнатые крылья, искусственные клыки и стеклянные глаза, смотрящие в разные стороны. На многочисленных крючках и гвоздях висели всевозможные костюмы для будущих экспонатов, а в одной из ниш грудой были сложены восковые заготовки телесного цвета. На полках рядами стояли банки с краской и кисти. В центре комнаты находилась большая печь, в которой плавили и готовили для лепки воск. Над топкой на двух шарнирах висел огромный железный бак с носиком, позволявшим выливать расплавленный воск простым движением руки.
Однако другие предметы, находившиеся в этом мрачном подземелье, уже не так легко поддавались описанию — это были отдельные части каких-то сомнительных существ, чьи законченные формы, по всей видимости, напоминали призраков, порожденных бредом больного. В другом конце мастерской виднелась тяжелая дощатая дверь, запертая огромных размеров висячим замком. На двери был нарисован очень своеобразный символ. Джонс, которому как-то раз попал в руки экземпляр пресловутой книги «Некрономикон», невольно вздрогнул, увидев этот знак. «Да, — подумал он, — владелец этого заведения, должно быть, действительно обладает исключительно широкими познаниями в самых туманных областях».
