никаких объяснений, проливающих свет на те обстоятельства, которые так озадачили его еще несколько часов назад. Но Роджерс был неумолим. Он начал медленно поднимать край мешковины, под которой лежала раздавленная, бесформенная масса, и Джонс даже не сразу сообразил, что это такое. Когда-то, судя по всему, это было живым существом, которое какая-то невероятная сила сплющила, высосала из него всю кровь, пронзила тысячью острых жал и, переломав все кости, превратила в нелепую исковерканную груду. Внезапно Джонс понял, что это такое. Перед ним были останки собаки — по-видимому, достаточно крупной особи светлой масти. Породу ее определить было невозможно, поскольку собаку изуродовали самым ужасным образом. Почти вся шерсть животного была будто бы выжжена кислотой, и обнаженная бескровная кожа изобиловала бесчисленными круглыми отверстиями от проколов. Какие пытки могли принести подобные результаты, трудно было вообразить.
Отвращение, переполнявшее Джонса, вырвалось наружу, и он вскочил с места с яростным криком:
— Вы, проклятый сумасшедший садист, делаете подобные вещи и еще осмеливаетесь разговаривать с порядочными людьми?!
Роджерс отпустил мешковину и, злобно ухмыляясь, посмотрел в лицо приближавшемуся Джонсу. Затем заговорил неожиданно спокойным тоном:
— Неужели вы, глупец, думаете, будто это сделал я? Я могу согласиться, что результат выглядит малопривлекательно с нашей, человеческой точки зрения. Ну и что из этого? Оно — не человек, и не претендует на то, чтобы им быть. А это лишь самое обычное жертвоприношение. Да, я отдал собаку Ему. Но все остальное сделало Оно, а не я. Ему нужна была живительная сила жертвы, и Оно получило ее. А теперь я хочу показать вам, как Оно выглядит.
Пока Джонс стоял в нерешительности, Роджерс вернулся к своему столу и взял в руки фотографию, которую он прежде отложил в сторону изображением вниз. Теперь он протянул ее Джонсу. Тот взял снимок и машинально взглянул на него. Спустя несколько мгновений он уже не мог оторвать от фотографии взгляда, поскольку то, что (было на ней изображено, просто завораживало своей отвратительностью. Без всякого сомнения, Роджерс превзошел самого себя, создав то сверхъестественное чудовище, что запечатлела камера на этом снимке. Это было творение поистине дьявольского гения, и Джонс содрогнулся при мысли о том, как оно будет воспринято публикой. Столь омерзительное зрелище просто не имело права существовать! Возможно, один лишь вид этой твари после того, как работа над ней была завершена, окончательно повредил рассудок ее создателя и заставил его поклоняться своему детищу, как некоему божеству, и совершать жестокие жертвоприношения. Только человек с очень крепкими нервами мог устоять перед коварными намеками на то, будто это чудовище было действительно существовавшей когда-то экзотической и уродливой формой жизни. По крайней мере на фотографии оно создавало эффект неповторимого правдоподобия.
Изображенная на снимке тварь, присев на своих задних конечностях, балансировала на огромном резном троне, являвшемся точной копией того, который Джонс видел на одной из предыдущих карточек. Описать ее обычными словами было нелегко, ибо ничто похожее никогда еще не приходило в голову ни одному нормальному человеку. Возможно, в ней было что-то, напоминающее высших позвоночных Земли, хотя этого и нельзя было сказать с полной уверенностью. Размеры чудовища были огромными, поскольку, даже пригнувшись, монстр был почти вдвое выше Орабоны, который на снимке стоял рядом с ним. Приглядевшись внимательнее, все же можно было различить в очертаниях существа сходство со строением тела позвоночных животных.
Чудовище имело почти шарообразное туловище и шесть длинных извилистых конечностей, заканчивавшихся клешнями наподобие крабьих. На верхнем конце туловища находился еще один шар, размером поменьше, который выдавался слегка вперед. Расположенные на нем в виде треугольника три немигающих рыбьих глаза, гибкий, длиной около фута, хобот и что-то похожее на жабры по бокам, позволяло предположить, что этот шар является головой твари. Большая часть ее тела была покрыта чем- то, что Джонс поначалу принял за шерсть, однако при ближайшем рассмотрении это оказалось густой порослью тонких гибких щупалец, каждое из которых оканчивалось маленькой пастью, из которой торчало жало.
На голове и чуть ниже хобота щупальца были более толстыми и извивались наподобие змеевидных локонов легендарной медузы Горгоны. Утверждение, будто морда подобной твари может иметь какое-то выражение, звучит парадоксально; однако Джонс почти кожей чувствовал, что расположенные треугольником выпученные глаза и хищно поднятый хобот буквально излучают зловещую смесь алчности, ярости и абсолютной жестокости, а также каких-то других эмоций, непостижимых для человеческого разума. «В этом средоточии уродства и гротеска, — размышлял Джонс, — нашло свое воплощение все безумие, весь опасный и бесчеловечный скульптурный гений Роджерса». Тварь казалась невероятной, но в то же время фотография подтверждала ее существование.
Роджерс прервал его размышления.
— Ну и что вы о Нем думаете? Вам все еще непонятно, что могло раздавить ту собаку и высосать из нее кровь миллионом своих маленьких пастей? Ему нужна была кровь, и будет нужна еще. Оно является божеством, а я — Его верховный жрец. Иа! Шуб-Ниггурат!..
Джонс с отвращением и сочувствием отложил фотографию.
— Послушайте, Роджерс, так не годится. Есть же какой-то предел. Это, конечно, великое произведение и все такое, но оно очень плохо на вас действует. Вам лучше не видеть его. Пусть Орабона разрушит этот «шедевр», и попытайтесь больше о нем не думать. И позвольте мне разорвать эту отвратительную фотографию.
Огрызнувшись, Роджерс схватил снимок и убрал его в ящик стола.
— Неужели вы, идиот, все еще думаете, что Оно — подделка?! Вы до сих пор считаете, что я сделал Его сам и что все мои фигуры — это лишь мертвый воск? Черт вас возьми! Да вы, оказывается, глупее, чем была бы ваша восковая копия! Но теперь у меня есть неоспоримое доказательство, и оно вам скоро будет представлено! Не сейчас, а немного позже, поскольку Оно еще не готово к очередной жертве. Но тогда… вам не придется сомневаться в Его мощи!
Когда Роджерс вновь взглянул на загадочную дверь с тяжелым висячим замком, Джонс взял свою шляпу и поднялся со скамьи.
— Хорошо, Роджерс, пусть позже. А сейчас я должен идти. Я еще зайду завтра. Подумайте над моим советом. Может быть, он покажется вам разумным. Спросите Орабону, что он думает по этому поводу.
Роджерс оскалил зубы в злорадной усмешке.
— Нужно идти, да? Что, испугались наконец? Испугались после всех ваших бравых разговоров? Вы же сами только что говорили, будто все эти фигуры — один лишь воск, а когда я решил доказать вам, что это не так, бросились наутек! Вы вроде тех смельчаков, которые бились со мной об заклад, что смогут провести в музее ночь — они приходили сюда очень бодро, но уже через час начинали орать и колотить в дверь! Хотите, чтобы я спросил Орабону, да? Вечно вы оба против меня! Вы хотите разрушить Его грядущее земное царство?
Джонс оставался невозмутимым.
— Нет, Роджерс, никто ничего против вас не имеет. Я вовсе не боюсь этих изваяний и совершенно искренне восхищаюсь вашим искусством. Просто сегодня мы немного перенервничали, и мне кажется, что небольшой отдых пойдет нам обоим на пользу.
Но Роджерс снова преградил своему гостю путь.
— Значит, не боитесь, да? А почему же вам так не терпится уйти отсюда? Послушайте, а может быть, вы согласитесь остаться здесь на ночь — один в полной темноте? К чему вам спешить, если вы не верите в Его существование?
Видимо, Роджерсу пришла в голову какая-то новая идея.
— Да я, в общем, никуда и не тороплюсь, — безразлично ответил Джонс, вопросительно посмотрев на него, — Но чего мы добьемся, если я останусь и проведу здесь ночь? Что это докажет? Да и к тому же, здесь очень неудобно спать. Вся эта затея не принесет нам никакой пользы.
Но тут Джонса осенило, и уже примирительным тоном он продолжил:
— Видите ли, Роджерс, я только что сказал, что оставаться здесь совершенно бессмысленно. Однако это не совсем так. Это доказало бы, что все ваши чудовища — просто куклы, и не следует давать так много
