работающим электрогенератором. Вот такая способность решать проблемы и выходить из сложной ситуации мне по душе.
— Я благодарна Дэну Ричардсу за все, что он для меня сделал, и надеюсь, что тоже принесу острову какую-то пользу.
Начальник сектора помолчал. Я не могла отделаться от мысли, что он рассматривает меня. Наконец загадочный взгляд рассеялся и его губы сложились в добродушную улыбку, которая словно озарила темный барак. Несмотря на грубоватые манеры, молодой человек начинал мне нравиться. Было в нем что-то медвежье. Он напоминал Сергея.
— Меня зовут Иван Михайлович Нахимовский. Но при данных обстоятельствах давайте будем звать друг друга просто Аня и Иван, — сказал он и протянул руку. — Надеюсь, мои шутки Вас не обидели.
— Вовсе нет, — ответила я, пожимая его ладонь. — Вы, наверное, привыкли здесь иметь дело с высокомерными шанхайцами.
— Да, но вас нельзя назвать настоящей жительницей Шанхая, — заметил он. — Вы родились в Харбине, и на корабле, я слышал, трудились не покладая рук.
Когда я заполнила все необходимые регистрационные формы и бланки для приема на работу, Иван проводил меня до двери.
— Если вам что-нибудь понадобится, — мягко произнес он, снова пожимая мне руку, — не стесняйтесь, приходите ко мне.
Я уже шагнула на свет, как вдруг он затащил меня обратно. Указывая пальцем на мою щеку, он сказал:
— У вас тропический червь. Немедленно отправляйтесь в госпиталь. Вас должны были вылечить еще на корабле.
Но меня больше удивило его лицо. Иван был молод, лет двадцати пяти или двадцати шести, с типичными для русских чертами лица: широкие скулы, мощный подбородок, глубоко посаженные голубые глаза. Но ото лба и вниз, через угол глаза до самого носа, по лицу проходил гладкий, как ожог, шрам. На глазу рана зажила плохо, поэтому веко было наполовину закрыто.
Мой пристальный взгляд заставил его отступить в тень и отвернуться. Мне стало неловко за свою реакцию, потому что, если честно, он мне понравился.
— Идите. И поскорее, — сказал Иван. — Пока врач не ушел на пляж.
Госпиталь находился рядом с главной дорогой у рынка. Это было длинное деревянное строение с нависающей крышей и незастекленными окнами. Девочка-филиппинка провела меня к врачу через палату, где никого не было, только на одной кровати лежала женщина, на груди которой спал маленький ребенок.
Врач оказался тоже русским; он, как я узнала позже, приплыл сюда в качестве беженца и добровольно вызвался на эту работу, Вместе с другими медицинскими работниками, тоже добровольцами, он своими руками строил этот госпиталь, а медикаменты они — после многочисленных просьб — стали получать от МОБ и филиппинского правительства; что-то, конечно, приходилось покупать на черном рынке. Пока я сидела на грубой деревянной скамейке, врач осмотрел щеку, пальцами растягивая кожу.
— Хорошо, что вы обратились ко мне, — сказал он, ополаскивая руки в тазике с водой, который поднесла девочка. — Такие паразиты могут очень долго жить в теле человека, уничтожая живые ткани.
Он сделал мне два укола. Один в челюсть, второй, особенно неприятный, около глаза. Кожа на лице начала покалывать, как будто мне дали пощечину. Он вручил мне тюбик с мазью, на котором была надпись «Образец. Не для продажи». Встав со скамьи, я чуть не потеряла сознание.
— Прежде чем идти, посидите немного, — предупредил врач.
Я так и сделала, но, как только вышла из госпиталя, мне опять стало плохо. За госпиталем был дворик с пальмами и шезлонгами. Покачиваясь, я подошла к одному из кресел и рухнула в него, чувствуя, как кровь пульсирует в ушах.
— Что с той девушкой? Пойди проверь, — услышала я женский голос.
Жара стояла невыносимая. Листья пальм не закрывали солнца. Был слышен мерный рокот океана. Рядом зашуршала ткань и раздался другой, более молодой голос, явно принадлежащий девушке:
— Принести вам воды? Тут очень жарко.
Из-за того, что глаза у меня слезились, я часто заморгала, пытаясь сфокусировать взгляд на размытой фигуре, стоявшей надо мной на фоне безоблачного неба.
— Со мной все хорошо, — отозвалась я. — Мне просто только что сделали укол и нужно немного отдохнуть.
Девушка склонилась надо мной. Ее вьющиеся каштановые волосы были завязаны на макушке лентой.
— У нее все в порядке, бабушка! — прокричала она, поворачиваясь к другой женщине. — Меня зовут Ирина, — снова наклонившись ко мне, представилась девушка и белозубо улыбнулась. Рот для ее лица был великоват, но она прямо-таки излучала свет — губами, глазами, оливковой кожей. Когда она улыбалась, от нее невозможно было отвести глаз.
Я назвала свое имя. Пожилая женщина, растянувшись на разложенном под пальмой шезлонге так, что ноги почти доходили до края, в ответ сказала, что ее зовут Розалина Леонидовна Левитская.
— Бабушке нездоровится, — пояснила Ирина. — Ей трудно переносить такую жару.
— А что с тобой? — спросила меня седоволосая Розалина, карие глаза которой были такие же выразительные, как у внучки.
Я убрала за ухо волосы и показала щеку.
— Бедненькая, — сочувствующе произнесла Ирина. — У меня такое же было на ноге. Но уже все прошло.
Она приподняла край юбки и показала колено, в ямочках, с чистой и гладкой кожей.
— Ты уже видела пляж? — спросила Розалина.
— Нет, я только вчера приехала.
Она всплеснула руками.
— О, это чудесное место! Ты умеешь плавать?
— Да, — сказала я. — Но я никогда не плавала в океане, только в бассейне.
— Тогда идем, — предложила Ирина, протягивая руку. — Там и исцелишься.
По пути на пляж мы остановились у палатки Ирины и Розалины. Дорожка к двери была с обеих сторон выложена ракушками. Внутри от угла до угла была натянута малиновая простыня, отчего все вокруг приобрело нежный розовый оттенок. Я удивилась, увидев, как много одежды женщины хранили в легком фанерном шкафу. Там были боа из перьев, шляпки, юбка, сшитая из зеркальных кусочков. Ирина бросила мне белый купальный костюм.
— Это бабушкин, — сказала девушка. — Она у меня модница и такая же худая, как ты.
Мое платье уже пропахло потом и липло к горячей коже. Приятно было избавиться от него. Тело обдало ветерком, по коже пробежали мурашки. Костюм пришелся впору на бедрах, но в груди был тесноват, отчего грудь вздымалась, выпирая, как во французском корсете. Сначала я смутилась, но потом решила не обращать на это внимания. Я с детства не носила ничего такого открыт открытого и сейчас у меня появилось ощущение свободы. Ирина натянула на себя пурпурный купальник с серебристо-зелеными вставками. В нем она стала похожа на экзотического попугая.
— Чем ты занималась в Шанхае? — спросила она меня.
Я повторила ей легенду о гувернантке и в свою очередь задала тот же вопрос.
— Я пела в кабаре. А бабушка играла на пианино.
Увидев удивление на моем лице, девушка покраснела от смущения.
— Нет, ничего особенного, — добавила она. — Я работала не в таких шикарных заведениях, как «Москва — Шанхай», например. Наш клуб был поскромнее. В перерывах мы с бабушкой шили платья, чтобы подзаработать. Все мои костюмы — ее рук дело.
Ирина не заметила, как я вздрогнула, когда она произнесла слова «Москва — Шанхай». Неожиданное упоминание о клубе стало для меня потрясением. Думала ли я, что действительно уже никогда не вспомню о нем? На острове, должно быть, живут сотни людей, которые слышали о знаменитом ночном заведении. В
