Побродив меж мраморных ангелов и полированных надгробий, я остановился в центре кладбища, любуясь собором.
Недалеко от соборных врат рядом с давно не крашенной скамейкой чернел скромный памятник.
«Интересно, — подумал я, пытаясь разглядеть надпись на камне, — кого это похоронили прямо перед храмом? Действительного тайного советника? Князя? Товарища министра…»
С трудом удалось прочитать полустертую временем надпись:
«ЖЕРТВА ДОЛГА. АГЕНТУ 2-Й БРИГАДЫ ГОВОРУШКИНУ ОТ УПРАВЛЕНИЯ ПЕТРОГУБУГОЛОВНОГО РОЗЫСКА».
На боковой грани — даты:
«Родился 2 августа 1904 года. Умер 26 января 1923 года…»
Звали Говорушкина — Иван Григорьевич.
«Жертва долга! — думал я, сидя у забытой могилы. — Что стоит за этими странными словами? Неужели этот девятнадцатилетний Говорушкин, сотрудник уголовного розыска, неправильно понимал долг и стал его жертвой?»
Вопросы возникали один за другим — что? как? почему? Да и сам памятник не совсем обычен. Наверное, без какого-нибудь «тайного советника» на самом деле не обошлось…
Над четырьмя плоскими полированными гранями возвышается тяжеловесный бордюр, а еще выше, на самом верху, странная четырехгранная луковица с усеченной вершиной. Этому памятнику явно чего-то не хватало. Может быть, завершенности?
Пальцы нащупали на верхней плоскости луковицы прямоугольное углубление… Зачем оно?
Но через несколько минут я понял, что вызвало мое недоумение. Луковицу должен был завершить высокий массивный крест.
По каким-то неизвестным причинам работники милиции в далеком двадцать третьем году не смогли поставить новый памятник, а использовали чье-то старое заброшенное надгробье. Интересно: кто же он, этот Иван Говорушкин? Почему товарищи написали «жертва долга»?
«Надо будет поговорить с ребятами из уголовного розыска, — решил я, выходя с кладбища. — Кому, как не ленинградским «сыщикам», знать о своих предшественниках…»
— К сожалению, мы не знаем о такой могиле… — начальник уголовного розыска был огорчен. — А знать бы должны…
Он достал карандаш и записал все, что я рассказал. Заходившие в кабинет сотрудники подключались к разговору, предлагали побеседовать с ветеранами.
— А вы в нашем музее не были? — спросил небольшого роста оперуполномоченный, сидевший до этого молча. — Тут минут пятнадцать ходьбы… Уж там-то про Говорушкина обязательно что-нибудь будет.
Выхожу на Литейный проспект, сажусь в троллейбус, погруженный в свои мысли, механически глазею в окно. Потом машинально схожу на Невском, поворачиваю налево…
«Эх ты, сыскарь! — ругаю мысленно себя. — Не догадался сходить в музей… Вот сейчас узнаю о Говорушкине, а когда приеду в Москву, расскажу друзьям».
2. «Вы не расстраивайтесь…»
Легко сказать: узнаю! А как? Есть в музее стенд, посвященный первым милиционерам семнадцатого, восемнадцатого годов. В витринах подлинные документы, мандаты, винтовки. На сделанном наподобие книжки-раскладушки «для самых маленьких» щите фотографии каких-то симпатичных парней и девушек…
Одеты все по-разному: кто в шинели, кто в кожане, кто в непривычном для нынешнего глаза салопе… Перевертываю пластиковую страницу стенда и узнаю одну из самых страшных кровавых уголовных историй послереволюционного Петрограда.
Именно они, эти красавцы с фотокарточек, надевали белые балахоны, похожие на саваны, соскакивали в ночной темноте с высокой каменной ограды кладбища на улицу и грабили онемевших от ужаса прохожих…
Это, конечно, любопытно, но меня привлекает в поиске не вообще деятельность Петроградской милиции, а работа уголовного розыска. Причем сведения нужны о двадцать третьем годе, о второй бригаде — все, что может быть связано с именем Говорушкина.
Постепенно, переходя от витрины к витрине, я узнаю много интересного: уголовный розыск состоял из девяти бригад, каждая из которых имела узкую профессионализацию. Самой боевой считалась первая, занимавшаяся тягчайшими преступлениями: убийствами, грабежами, разбоями. Вторая расследовала служебные преступления, третья — кражи, и так далее, вплоть до последней, специализировавшейся на конокрадах.
Руководителем бригады был инспектор, который в отличие от инспекторов нашего времени являлся лицом, инспектирующим в полном смысле этого слова… Инспектором по сути, а не по должности. Он проверял, направлял работу подчиненных.
Кроме инспектора и помощника, в бригаде были рядовые сотрудники: агенты уголовного розыска трех разрядов.
После двадцатых экспозиция сменилась тридцатыми годами, затем сороковыми…
Со снимков смотрели изможденные лица блокадных милиционеров, охраняющих почти угасшую жизнь города на Неве. Победа! Восстановление! Наши дни…
Но о самом Говорушкине, о его возможных родственниках я не нашел ни слова.
«Постой! — убеждал я себя. — Должен же быть какой-то ключ к решению этой задачи. Если о нем нет ничего на стендах в залах, это не значит, что о нем не упоминается в тех материалах, которые в запасниках…»
Иду к директору музея…
Юрий Михайлович Цветков понял меня с полуслова и разрешил порыться в архивном фонде. На длинных стеллажах аккуратными рядами стоят толстые папки. На переплетах выписаны от руки фамилии тех людей, чьи документы хранятся в фонде.
Фамилии Говорушкина ни на одной папке нет. Может, о нем кто-нибудь упомянет? Я с головой погрузился в работу…
Который день сижу за письменным столом в одной из комнат музея и перебираю пожелтевшие от времени грамоты, брачные свидетельства с царскими орлами и церковными печатями, вглядываюсь в потемневшие от времени фотографии. Все не то… Материалы попадаются более поздние… Этот товарищ слишком молод — родился в шестнадцатом, другой подходит по возрасту, но служил в конной милиции…
Так я добрался до буквы Ш! В тоненькой, непохожей на другие папочке с неизвестной фамилией на корешке — Шалаев, оказалась фотография…
На ней — девяносто три человека. Большинство в кургузых пиджачках, старого покроя тужурках, линялых гимнастерках русского образца, трофейных френчах… Почти у каждого на голове кепка- семиклинка. Лица молодые — редко кому за тридцать. Серьезные и улыбчивые, строгие и ждущие… Ну когда же совершится чудо, когда сфотографируют? Переворачиваю снимок. Читаю… «Уголовный розыск. Петроград…» — год написан нечетко, с исправлением или допиской теми же чернилами. Можно прочитать как двадцать седьмой…
«Что-то здесь не так… — начинаю сомневаться. — В двадцать седьмом город уже носил имя Ленина. Значит, снимок неправильно датирован? Что еще? Карандашом написано несколько фамилий, но фамилии Говорушкина нет и среди них…»
