разница. Ты, Андрюша, пока на шконке околачивался, много любопытного пропустил. Это были такие пять лет!.. Но последние двадцать дней стоят целого века. А может, и всей нашей истории. Мы — люди — такой затрещины не получали никогда. Каким бы геноцидом мы ни занимались, это все были бирюльки. Семейные ссоры. А сейчас... вот мы сидим, как дикари у костра, пыхаем своей дурацкой трубкой, а над головой у нас — истребитель. А мы привыкли, что круче топора ничего нет.
Майор погладил подбородок и подмигнул проходившей официантке.
— Хотя не исключено, что тебе-то как раз повезло, — произнес он, наливая из новой бутылки. — Не застал ты этого кошмара.
— Воображаю, — мрачно отозвался Андрей.
— Что здесь творилось... Невозможно описать. Тот квадрат в пустыне показывали целый день. А вечером гады обратились к человечеству — на восьмидесяти языках и без всяких переводчиков. Сказали... ну, то же самое и сказали: все хорошо, мы вам не враги. Мы, говорят, не то чтобы ваши хозяева теперь... но как бы слегка воспитатели, да... Но до-обрые, добрые. И справедливые. За просто так сечь никого не станем, только За провинности. А вообще-то мы здесь не для этого. Мы, говорят, понаблюдать прилетели. Зачем — не вашего умишка дело, так что не берите в голову. — Николай с отвращением выпил и с неменьшим отвращением закусил. — Передача по всем каналам шла.
В одиннадцать тридцать началась, в одиннадцать тридцать пять закончилась. Краткость — сестра таланта, мать ее. Той ночью в Москве спали только дети и слабоумные. Думаю, так по всему миру было. Кризисные социологи предсказали волну самоубийств. В Госбезе объявили «большой сбор». Не только мы на ушах стояли — вообще все службы, вплоть до ветеринаров. Ждали. Морги и крематории взяли под охрану, как стратегические объекты. Все овощехранилища освободили. Прости за подробности, но в городе было уже довольно тепло, и даже сотня брошенных трупов могла привести к последствиям совершенно диким. А утром...
— Кажется, я догадываюсь.
— Нет, Волков. Ни хрена ты не догадываешься, дружок. Утром оказалось...
Андрей тихо склонил голову,
— Оказалось, — повторил майор, — что все в порядке. Народ попер на работу. Злой и невыспавшийся. В транспорте только о вчерашнем и судачили, но при этом все ехали на свои места. Никаких эксцессов, никакой волны, Наши аналитики... они просто ошиблись.
Николай достал пачку сигарет и, неумело пряча зажигалку от ветра, прикурил. Пару минут он щурился на солнце, коротко затягиваясь и выпуская маленькие облачка дыма.
— Что дальше? — спросил Андрей.
— Вечером люди опять прилипли к экранам, как будто им обещали целый сериал. Ничего не было. Ничего. То есть было, конечно, — репортажи, интервью... не с гадами, а с нашими. — Что-то вспомнив, майор фыркнул. — В прошлом году скандал в парламенте случился. Сенатора зажопили с двумя несовершеннолетними.
— Я читал.
— Вот это была бу-уча! — упоенно протянул Канунников. — Казалось, сейчас, прямо на твоих глазах, перевернется мир! А тут, понимаешь ли, такое дело: нас всех поимели. Всех до единого. А мы и не испугались толком.
— Это шок. Пройдет.
— Думаешь?
— Уверен.
— Ну пройдет, и что потом? Наконец-то начнутся массовые самоубийства? Но разве это благо? Или что — гражданское неповиновение, тотальная партизанщина? Это все против нас же самих. А против гадов... Да что мы можем-то? Они неуязвимы. Они в гостях, им здесь ничто не дорого.
— Полагаю, наш разговор записывается? — равнодушно произнес Андрей. — Тогда для протокола: я сделал то, что сделал. Мне противно, но меня это не оправдывает. И тебя тоже, майор Государственной Безопасности.
Николай воткнул окурок в тарелку.
— Во времена репрессий многие священники сотрудничали с Конторой, — сказал он, помолчав.
— Когда это было! О чем ты вообще?
— Не так уж и давно. Полтора века — не срок. Люди несли Слово Божье, а потом несли рапорта в гэбэ. Были они предателями или нет? Те, кто работал на Контору, загубили свои души. Но они таким образом сохранили Церковь. Удержали веру от ухода в катакомбы, оставили ее доступной всем, а не узкому кругу. Может, Как раз это и было подвигом? Не геройская смерть за себя, а мучительная жизнь для других?
Андрею почудилось, что Канунников собирается перекреститься, но тот вытащил новую сигарету.
Нужно сохранить родину, — сказал майор. — Сохранить землю, на которой мы живем. Изнасилованную, заплеванную, какую угодно. Пока есть она, есть и человечество. В будущем наших имен не вспомнят, и вопрос о том, какую цену мы платим сейчас, никого не волнует. Вопрос только один: что нам удастся сберечь для следующих поколений. И здесь любые затраты оправданы. Любые, Андрюша.
— Тебя послушать, так мы гордиться должны. Это что, позиция государства?
— Позиция у государства сейчас одна: коленно-локтевая. То, что я говорю, — это всего лишь трезвый взгляд на вещи.
Официантка, проходившая за спиной у Канунникова, уловила последнюю фразу и вздернула брови. Майор не был трезвым, и уже давно. Его движения сначала приобрели, а затем утратили плавность; взгляд все чаще цеплялся за девушку, сидевшую у дальнего столика.
Андрей и сам был пьян, но это относилось лишь к телу, мозги же оставались ясными. Он сознавал, что при первой необходимости к нему вернется такая координация движений, которой позавидует военный летчик. Именно эта мысль не позволяла Андрею расслабиться до конца, точнее не давала забыть, что любое расслабление — обман.
«Интересно, — думал он, — могу ли я это регулировать? Могу ли протрезветь наполовину? И к кому мне в таком случае обращаться? Эй, как вас там? — Он внутренне усмехнулся. — Симбионты! Прием!»
Изнутри не ответили. Алкоголь продолжал циркулировать в организме, почти не касаясь сознания, но приводя вестибулярный аппарат в соответствие с количеством потребленного.
«Никто не пьет, чтобы падать харей в салат. Люди пьют, чтобы отвлечься, развеяться. Но мне это уже недоступно...»
Андрей отодвинул рюмку в сторону.
— Что нужно гадам на самом деле, они не говорили? — осведомился он.
— Они и не скажут.
— Но предположения есть?
— Тут и предполагать особенно нечего. Прилетело два десятка особей. — Канунников влил в себя очередные пятьдесят грамм — меланхолично, словно подавал налоговую декларацию. — Дипломатическая миссия у них. Но они называют ее просто Миссией.
— Разница есть кое-какая, — кивнул Андрей.
— Есть, есть. В этом они кумекают. Они вообще во всем кумекают. Молодцы ребята.
— Прежде чем появиться открыто, они проводили разведку.
— Вот и я о том же. Сейчас мы приходим к выводу, что работали они тут плотно. И очень долго.
— Стив мне так прямо и сказал.
— И мне сказал, Но я имею в виду, что долго — это, очень долго. Очень.
Андрей подался вперед.
— Несколько десятилетий, — произнес Канунников. — Возможно, еще дольше. Сколько точно — неизвестно. Ни одна из спецслужб никогда на них не выходила. Они не просто жили среди нас, они были частью человечества. Гады внедрились так глубоко, что мы и сейчас не знаем их источников. Зато они знают про нас все. Нашу историю и наши языки. Нашу психологию, наши страхи... Они изучали нас столько, сколько им было нужно. И если они приступили к своей Миссии значит, непроясненных вопросов у них уже не осталось. Убийственный расклад: гады готовятся к колонизации, мы это видим, но ничего не можем поделать.
— Колонизация — это для них.
