небольшой вариацией. — Он опустил руку в карман. — Вы знаете, что это такое? — спросил он, поднеся к носу Титова крошечный металлический предмет, похожий на согнутый гвоздь.
— Понятия не имею, — Титов покачал головой.
— Это боёк ударника от винтовки «Ремингтон-700», — сказал Жеримский. — Так что мы можем позволить ему спустить курок, прежде чем наши охранники его застрелят. — Он тщательно рассмотрел боёк. — Думаю, я установлю его на подставке у себя на письменном столе в Кремле. — Он положил боёк в карман. — Кстати, текст речи, которую я произнесу сегодня вечером, роздали журналистам?
— Да, господин президент, — ответил Титов. — Она полна обычных банальностей. Можете быть уверены, ни одна газета ее не напечатает.
— А как насчет моей непроизвольной реакции, когда Фицджералд будет убит?
— Вот она здесь, господин президент.
— Хорошо. Дайте мне ее послушать, — сказал Жеримский, откидываясь на сиденье.
Титов вынул из портфеля бумагу и начал читать текст, написанный от руки:
— «В день выборов президент Лоуренс позвонил мне по телефону и лично пригласил посетить его страну. Я чистосердечно принял это приглашение. Но что случилось, когда я приехал? Мою протянутую руку встретила не оливковая ветвь, а винтовка, направленная мне в сердце. И кто спустил курок? Офицер ЦРУ. Если бы не мое везение…»
—
— Я счел уместным, — Титов оторвался от своего текста, — внести в текст эту случайную ошибку, даже повторить ее. Чтобы никто не подумал, будто вы заранее знали, что произойдет. В Америке привыкли верить, что все на свете — это заговор.
— Я буду рад подпитать эту паранойю, — кивнул Жеримский. — Спустя долгое время после того, как Лоуренс перестанет быть президентом, я думаю, американские историки будут писать толстые тома о том, как из-за меня были полностью разрушены российско-американские отношения. Президентство Лоуренса останется лишь крошечной сноской в истории возрождения Российской империи под моим руководством. — Он улыбнулся Титову. — И после того как это будет достигнуто, больше не будет никаких разговоров о выборах. Я останусь у власти до самой своей смерти.
Коннор посмотрел на часы. Было без четырех минут десять. Он нажал кнопку на панели у грузового лифта и сразу же услышал жужжание механизма, когда лифт начал медленно подниматься на седьмой этаж.
Оставалось еще тридцать четыре минуты до того момента, когда стадион откроют для публики, хотя Коннор знал, что пройдет еще некоторое время, пока все зрители минуют кордоны безопасности и тридцать металлоискателей. Но у него было свое расписание, куда более точное, чем у кого бы то ни было на стадионе. Сорок семь секунд спустя он вынул из лифта поднос и нажал кнопку, давая знать работникам в цокольном этаже, что он этот поднос получил.
Он прошел к двери, на которой было написано: «Посторонним вход воспрещен». Держа поднос в одной руке, другой он повернул ключ в замке и вошел внутрь. Затем он включил свет и пошел по крытому переходу в заднюю часть «Джамбо-Трона». Он снова взглянул на часы — восемьдесят три секунды. Слишком долго, но, поскольку свой последний путь он проделает без подноса, он, возможно, сумеет добраться сверху до цокольного этажа меньше чем за две минуты. Если все пойдет по плану, он выберется со стадиона и направится в аэропорт до того, как успеют установить контрольно-пропускные пункты.
Держа поднос в одной руке, Коннор другой постучал в дверь. Ему открыл высокий, крепко сложенный человек.
— Я принес вам перекусить, — сказал Коннор, приветливо улыбаясь.
— Спасибо, — сказал снайпер из секретной службы. — Заходите.
Он снял с подноса сэндвич с ветчиной, а Коннор подошел к стальной платформе позади экрана, состоявшего из 786 телевизоров. Снайпер начал есть сэндвич. Коннор старался не показать ему, как внимательно он рассматривает его винтовку.
«Джамбо-Трон» размещался на трех этажах: на одном — выше платформы, и на одном — ниже. Коннор поставил поднос рядом с агентом, который сел на лестницу, ведущую к нижнему этажу. Агента явно больше интересовала банка диетической кока-колы, чем любознательность Коннора.
— Кстати, — сказал он между глотками кока-колы, — меня зовут Арни Купер.
— А меня — Дэвид Кринкл, — ответил Коннор.
— Сколько вы заплатили за возможность провести день в моем обществе? — с ухмылкой спросил Арни.
Вертолет приземлился к северо-востоку от стадиона, где его уже ждал лимузин. Когда Лоуренс и Ллойд вышли из вертолета, президент помахал рукой толпе доброжелателей и сел в машину. До стадиона было полкилометра, лимузин преодолел это расстояние меньше чем за минуту, проехав через все кордоны безопасности без помех. У входа на стадион их ждал Джон Кент Кук, владелец команды «Краснокожих».
— Большая честь видеть вас здесь, сэр, — улыбнулся Кук, когда Лоуренс вышел из лимузина.
— Рад снова с вами встретиться, Джон, — Лоуренс крепко пожал руку стройному седому человеку.
Кук повел президента к своему личному лифту.
— Джон, вы верите, что «Краснокожие» смогут победить? — усмехнулся Лоуренс, входя в лифт.
— Это именно такой провокационный вопрос, какого можно ожидать от политика, господин президент, — ответил Кук, входя в лифт. — Все знают, что вы — главный болельщик «Упаковщиков». Но я должен сказать в ответ на ваш вопрос: «Да, сэр». «Краснокожие» победят.
— А вот газета «Вашингтон Пост» с вами не согласна, — сказал президент, выходя из лифта.
— Пожалуй, вы последний человек, который верит тому, что пишет «Пост», господин президент, — сказал Кук.
Оба засмеялись, и Кук повел президента в свою ложу — большую удобную комнату, из которой открывался идеальный вид на поле.
— Господин президент, позвольте мне представить вас кое-кому, кто сделал «Краснокожих» лучшей командой в стране. Прежде всего — моя жена Рита.
— Рад с вами познакомиться, Рита, — Лоуренс пожал ей руку. — И поздравляю вас с триумфом на балу Национального симфонического оркестра. Говорят, под вашим председательством там были сделаны рекордные сборы.
Миссис Кук засияла от гордости.
Лоуренс мог припомнить подходящий факт или историю о каждом человеке, которого ему представляли. В их число входил и невысокий старик в пиджаке с фирменным знаком «Краснокожих», который явно никогда не был игроком.
— Это — Уошер Мопс, — сказал Кук, положив руку ему на плечо. — Он…
— …единственный человек, фотография которого красуется в зале славы «Краснокожих», хотя он никогда не играл в команде, — сказал президент.
Мопс расплылся в улыбке.
— И мне также известно, что он лучше всех знает историю команды.
Мопс тут же дал себе клятву никогда больше не голосовать за республиканцев.
— Скажите мне, Мопс, каков был средний регулярный счет в играх «Упаковщиков» против «Краснокожих» за сезон у Винса Ломбарди,[55] когда он был тренером «Упаковщиков», по сравнению с тем годом, когда он был тренером «Краснокожих»?
— «Упаковщики» — 459, «Краснокожие» — 435, — с грустной улыбкой сказал Мопс.
— Как я и думал. Ему вообще не нужно было уходить от «Упаковщиков», — сказал президент и хлопнул Мопса по плечу.
— Знаете, господин президент, — сказал Кук, — мне ни разу не удалось задать вопрос о «Краснокожих», на который Мопс не мог бы ответить.
— Вас когда-нибудь ставили в тупик, Мопс? — спросил президент.
