послушание: приняв вид насильственно поселённых, гуляли вместе со всеми и в незначащих разговорах постепенно открывались новичку, делались его наставниками. Это был следующий уровень работы после «привратников»…
8
Теперь Марой, стоя со мною рядом, казалось, раздумывал, оттолкнуться ли резко палками и дальше катить по склону, либо милосердно задержаться на минуту-другую и попробовать что-нибудь мне ответить, если я решусь что-нибудь ещё спросить. Я оценил его дружественную медлительность.
— Так… а здесь вообще… значит, со всеми… это случается?
— А как же! А как ты думал?… Так и случается, как видишь.
— И все отсылают? Это, я понял, норма?
— Но, дорогой мой… Конечно! А куда ж девать?… Или можешь сжечь. Дать тебе спички?
— У вас есть?
— Да. Я курю втихаря. Здесь можно достать подпольно.
Я замялся. Мне представилось, как сейчас я отойду за ёлку, и запалю этот конверт вместе с содержимым… Эх, если б вскрыть и ещё прочитать напоследок! Может что-то запомнилось бы… Или нет… — Кто-то другой должен прочесть. Я ощутил это так ясно, как будто знал всегда, с самого начала…
Марой сочувственно наблюдал мои колебания. Столь сочувственно, что даже смотрел в сторону, словно пытался разглядеть насвистывающую рядом синицу.
— Вообще-то это не моё дело, — произнёс он наконец, — но, дружище, извини… Я слышал, у тебя есть невеста… Почему не ей, а? — Это было бы самое простое…
9
Моя невеста — честь ей и хвала! — принадлежала со всей её роднёй к могу-щественнейшей религиозной общине скибов. А я был агностик, и она считала, что я веду неправильную жизнь… Суть-то проблемы заключалась в другом, как я потом догадался, но… Так или иначе, она уговорила меня поехать с ней в этот монастырь для беседы с опытными старцами, хавиями. А тут вероломно бросила меня, и не успел я опомниться, как оказался заперт и под надзором.
Первый хавий — низший, так называемый «привратник», из тех, кого прикрепляют ко вновь поступившим, — объяснил мне, что я пробуду здесь столько, сколько понадобится для моего духовного оздоровления. «Вы собираетесь вступить в брак, — говорил он почтительно, — а это дело слишком важное, чтобы позволить вам совершить его без надлежащей подготовки. Вы же знаете, что мать вашей невесты (ваша будущая тёща), матрона Фелга — одна из самых знатных и уважаемых благотворительниц общины. Поэтому вы должны понять…» — Я ничего понимать не желал, а только ругался скверными словами, даже богохульствовал, — однако вскоре увидел, что это не поможет: хавий оставался невозмутим и снисходителен. Терпеть оскорбления входило в его привычные обязанности. Нимало не ужаснуло его и моё заявление о том, что я порываю с невестой. «Помилуйте, — отозвался он, — никто вас женить насильно не собирается. Вы свободны в своих решениях. Только позвольте заметить, что эта свобода иллюзорна, ибо на самом деле ваши решения зависят как от внешних обстоятельств, так и от внутренних ваших, так сказать, настроений. И вот именно затем, чтобы научить вас подлинной свободе, мы и задерживаем вас здесь принудительно. Можете, если хотите, считать это парадоксом. Только этот парадокс стар, как мир… ну, не мир, — как человеческая культура, во всяком случае».
— Плевать мне на вашу культуру и на все её парадоксы, — кричал я. — У меня на руках парализованная мать и сестра, которую муж бросил с годовалым ребёнком. Кто будет зарабатывать им на жизнь и их обслуживать?
10
— Если вы не знаете адреса, то вы никогда его знать не будете, — произнёс он, взглянув на меня так, словно окатывал волной мрака. Но презрения не было в этой волне, и я понял, что не обманулся. Он указал влево, и мы двинулись за настоятельские покои. Вышли на обрыв.
11
Хавий-привратник искренне удивился:
— Как вы можете так думать? Вы что, не знаете?… Ваши родные переходят на попечение общины. Они не будут ни в чём нуждаться. С сегодняшнего дня уже им прислана служанка. И весь ваш заработок — не такой большой, по нашим сведениям — они получат в двукратном размере. А то и в трёхкратном, если будет необходимость. Так что пусть это вас не волнует… Пусть не это вас волнует, — поправил он себя веско… но то была, наверное, уловка, обычный приём, выполнявшийся автоматически.
— А что? — откликнулся я так же машинально, не успев сообразить, что я попадаюсь.
— Ваша душа, — пояснил он со скромной готовностью. — Смятённое и растерзанное состояние души вашей… И не «волнует» — я неверно выразился: получился дурной каламбур. Душа ваша и так болезненно взволнованна: ей надо прежде всего успокоиться. Вот вы и задержаны здесь, чтобы могли отключиться от всех забот и волнений… Здесь целебная атмосфера, в этом святом месте, — замечено многими и подтверждается в течение целого тысячелетия! Вы увидите, как уже через несколько дней затормозится в вас тот праздный поток сознания, который составляет истинное проклятие человека. А может быть и остановится совсем, — если доверитесь и откроете доступ в себя силам этого места… Тогда сможете задать вопросы, какие захотите, и получить на них ответы. А не захотите — не надо: всё равно душа ваша будет исцелена, и мы вас отпустим.
12
И лишь на волне происходящего мы поднимаемся… Но я этого ещё не понимал. Я противился, то есть содействовал разорению… Впрочем, моя невеста тоже только то и делала, что разоряла. В этом, выходит, мы были с ней заодно.
13
Делать было абсолютно нечего. Книги, газеты, телевизор — всё отсутствовало. Общие богослужения считались факультативными и, хотя на уклоняющихся от них многие смотрели косо, всё же это было допустимое вольномыслие. В основном, время протекало в прогулках по горам. Были лыжи, кое-кто катался — к этим относились с ироническим вздохом: мол, человек отдаёт дань мышечной бессмысленной деятельности. Вскоре я познакомился со многими (а что делать, если не сходиться и разговаривать?) — и все оказались вроде меня: «на отдыхе», так сказать. Но новичков не было: полгода и даже год — обычные
