Огонь занимается от растопки.
Чистится перевернутый котелок.
Просторный постоялый двор с соседней таверной выглядели заманчиво. Разноцветные занавеси с рисунками пионов в залитом лунным светом проходе. Изысканно вырезанные и раскрашенные деревянные веранды и балконы. В аркадах меж низенькими домиками, где среди цветущих растений и карликовых деревьев в глиняных горшках расставлены столы, висят яркие фонарики из золоченой и малиновой промасленной бумаги. Веселые певички распевают вместе с гостями и пьют из фарфоровых чашек горячее рисовое вино.
Приветливый хозяин в длинном халате бледно-голубого шелка и синей шляпе стоял перед своим заведением вместе с женой и несколькими служанками-наложницами. Все они тепло приветствовали порученцев великого хана низкими поклонами со сложенными у груди руками — и широчайшими улыбками. Слугам было велено отвести коней в стойла, помыть и накормить, а также подать в задней столовой ужин всем всадникам, Петру и Хэ Яню. Потом хозяин постоялого двора провел троих Поло и ученого Вана к низенькому столику в личной своей комнате, примыкающей к главной трапезной.
— Слуга и наложницы этого человека — катайцы, — заметил Никколо. — Но он сам и его жена — нет. Быть может, они сарацины?
Выставив на стол сиреневый глазурованный кувшин с горячим вином из цветков сливы и блюдо с запеченными в тесте яблочками, хозяин сказал:
— Мы из народа хуи-хуи — секты, которая учит книгу и удаляет из мяса сухожилия. Мое ничтожное семейство ведет свое происхождение из старой столицы в Кайфыне, где у нас был процветающий постоялый двор на улице Земляного рынка, неподалеку от храма Чистоты и Истины. Но большой пожар за одну ночь уничтожил наше благополучие. Потеряв все, мы отправились вдоль южного канала Линь, чтобы обосноваться в этом провинциальном городке. Здесь у моего дяди имелось кое-какое хозяйство — и нам выпал шанс попытаться вернуть себе благосклонность судьбы.
— Другими словами, вы евреи, — кивнул Никколо. — На родине, в Венеции, — до возвращения куда я все же надеюсь дожить — знавал я много ваших сородичей — с которыми опять-таки надеюсь еще поторговать. Ладно. Теперь я по крайней мере буду думать, что пища ваша здоровая и что эти пироги — не с собачиной. — Сказав это, он разломил запеченное в тесте яблоко.
— О нет, что вы, — ответил хозяин постоялого двора, вытирая жестким полотенцем вспотевший лоб. — У нас подают только наилучшую, свежайшую и вкуснейшую баранину.
— Язык подсказывает мне, что вы говорите истинную правду, — сказал Маффео, отправляя ароматный кусочек себе в рот… и вспоминая, как счастлив был его язык и прочие органы в прискорбно далеких пиршественных залах родной Венеции… когда подходил черед приготовленных с медом или со знаменитыми александрийскими цветными сахарами фруктовых тортов, что подавались вместе с лучшим имбирным конфитюром. Дальше следовали лакомые ломтики соленых тунцов, пойманных в дурной славы сицилийские рыбьи ловушки, где громадных рыбин забивают острогами, — и, сказывали, в такие дни само море делается красным. А потом — вино в больших оловянных кувшинах; один кувшин на четверых. И как однажды при этом один богатый болван из захолустной синьории вытащил из-под полы собственный кубок, весь усыпанный самоцветами…
Никколо, разумеется, пришлось взглянуть на кубок — тем более что деревенщина никак не замечала ухмылок и смешков, вызванных столь наивным и старомодным жестом. И Никколо зашептал мужчине на ухо, прося его не смущать хозяев демонстрацией кубка «столь дорогого и роскошного» — чего хам, впрочем, добивался сознательно. Хотя, по правде, сосуд тот не стоил и дохлого поросенка. Да, верно, Венеция славилась своим стеклом. Но если бы мастеровой хоть однажды осмелился продать свой товар как самоцветы, сделать это второй раз в жизни ему бы уже не пришлось. «Что, — позднее заметил Никколо, — единственно правильное…»
— Здесь вы отдохнете как дома, — прерывая воспоминания Маффео, заверил хозяин постоялого двора. — А после ужина сможете насладиться игрой труппы бродячих актеров, которая сегодня вечером дает в нашем дворике представление.
— Прежде чем мы сядем обедать, — сказал Марко, — нам бы хотелось выяснить, что за люди таятся там на улице и почему они нас выслеживают. Вы их случайно не знаете?
— О нет, я никогда раньше не видел этих хулиганов, а их плащи из овечьих шкур кажутся мне более чем странными для столь мягкого и влажного начала весны. Бывает, шляются тут банды негодяев из глухих мест — и грабят путников среди бела дня. Я теперь же пошлю слуг, чтобы выяснить намерения этих людей — или прогнать их отсюда.
— Может статься, они не бандиты… и не иллюзия, — заметил ученый Ван. — Возможно, это шпионы, нанятые врагами великого хана, которым желательно выяснить, что нам тут нужно… хотя мы и сами едва ли сможем ответить на столь иллюзорный вопрос.
Впрочем, стоило слугам хозяина постоялого двора приблизиться к четырем незнакомцам в овечьих шкурах, как те немедленно смешались с суетливой толпой. И исчезли.
Труппа артистов расположилась на невысоком помосте в главном дворике постоялого двора, над которым, прикрепленные к бамбуковой решетке, обросшей ароматно-цветущим жасмином, висели цветные фонарики. Позади помоста встали трое музыкантов в черных шелковых халатах и шляпах, с кушаками из зеленой парчи. Еще дальше висел занавес, где изображалась сценка из жизни горной деревушки.
Шумная отобедавшая толпа собралась за расставленными вкруг помоста столами и то и дело требовала полные кувшины горячего вина у сбившихся с ног слуг. Наконец один музыкант принялся перебирать струны своей лютни, другой занялся трещотками и барабаном, а третий задудел на флейте с боковым отверстием. Совместные их усилия рождали, по мнению старших Поло, стопроцентную какофонию.
Потом к краю помоста выступил верзила в охряной хлопковой куртке и штанах, окаймленных узором из листьев. Лицо его покрывал карикатурный грим, а на голове красовался грубый конопляный колпак клоуна-хулигана. Вызывая громкий хохот и привлекая внимание толпы, здоровяк принялся очень похоже подражать голосам домашних животных — петуха и свиньи, пса, куры-несушки и коня. Потом нараспев завел пролог к пьесе на основе популярных «Преданий изгнанников с болот Лян-шань». Ученый Ван, откашлявшись, начал пояснять троим Поло речь паяца…
— Зовут меня Тан-Вол, и кувшин теплого вина куда милей мне теплой женщины. Трудно утолить мою воловью жажду, и трудно раздобыть мне деньги. Сегодня вечером отправился я на поиски моего старого доброго друга, уважаемого чиновника Сон Цзяня, в надежде занять у него пару-другую монет на кувшин- другой славного напитка. Прослышал я, что Сон получил немного денег.
Тут Тан-Вол принялся шастать взад-вперед по помосту, как бы высматривая Сон Цзяня, а потом уныло пропел:
— Видать, мамаша Ян успела перехватить его первой. Надеется примирить Сона со своей дочкой По-ши, холодной и неверной его наложницей.
И Тан-Вол убрался со сцены. Занавес с деревенской сценкой тут же заменили другим, где изображалась спальня По-ши. Вот резная кровать черного дерева под красным шелковым балдахином, вот вешалка для одежды, лакированный столик и керамическая ванна. В центре сцены, занятые ссорой, стояли чиновник Сон Цзянь и его неверная наложница По-ши. Все это по-прежнему сопровождалось музыкальным безобразием.
На густо загримированном Соне был длинный халат алого шелка, полы которого украшали роскошно вышитые белые журавли. Обмахиваясь круглым веером белого шелка, Сон гневно запел:
— Твоя мать настояла, чтобы я пришел повидаться с тобой и выпить немного вина, но ты так холодна со мной, что я просто без толку трачу время.
Высокая и стройная По-ши носила парчовый халат персикового цвета, на просторных рукавах которого были вышиты цветки персика. Густые волосы красавицы с помощью элегантных гребней слоновой кости уложены были в низкую прическу. Лицо — напудрено до белизны, составляя контраст с ярко нарумяненными щеками и подчеркнуто черными глазами и бровями. Длинные ногти по тону гармонировали с цветом халата. Пальцы По-ши наигранно подрагивали, когда она пропела:
— Тогда верни мне договор купли-продажи, чтобы я могла выйти замуж за того, кого люблю!
