Вот они, первые завоеватели!
На рогатых тевтонских касках у них в то первое утро войны были колосья пшеницы, пучки васильков. Отблески огня отражались на металлических поясных пряжках с надписями «Gott mit uns!»— «С нами бог!». В волосатых руках с засученными рукавами они сжимали черные автоматы и воровато оглядывались вокруг. Ставничий и Герета, присев на глинистый пол подвала, видели множество тяжелых запыленных сапог гитлеровцев...
«ДАС ИСТ ЛЕМБЕРГ[9]»
Старинный Львов в пламени пожаров, в грохоте орудийной канонады совсем по-новому открылся утром 30 июня 1941 года штурмбанфюреру СС Альфреду Дитцу. Дитц поднял руку, шофер затормозил мотоцикл, и колонна, во главе которой ехал штурмбанфюрер, остановилась. Дитц выскочил на удивительно ровную гранитную брусчатку Жовковского шоссе и сказал сидящему позади него в коляске мотоцикла гестаповцу Эриху Энгелю:
— Дас ист Лемберг! Хайль Гитлер!
Энгель никогда ранее не бывал во Львове. Он тоже вскочил, коляска мотоцикла сразу закачалась, и вскинул параллельно линии шоссе длинную руку с бриллиантовым перстнем. С любопытством смотрел гестаповец на гряду Расточья, по которой раскинулся древний город. Отсюда, от водораздела Европы, ручейки и реки текли в разные стороны. Одни устремлялись от Львова к Черному морю, другие, стекая к Висле, попадали в холодную Балтику. Энгель еще не знал, что ждало его в этом большом городе.
Накануне нападения на Советский Союз Энгеля перевели в часть фельдгестапо, которая следовала сейчас с частями вторжения, а его персонально прикрепили к бывалому военному разведчику Дитцу, чтобы тот, пока не установится во Львове гражданская немецкая администрация, научил его, Энгеля, ориентироваться в древнем славянском городе. В том, что Дитц сумеет это сделать, более молодой Энгель не сомневался. Ведь всего за несколько дней до вторжения Дитц проследовал вместе со всем штатом комиссии по переселению из Львова через советскую зону Перемышля в Засанье, остановился в гостинице «Виктория» под Винной горой на немецкой стороне и, отправив с денщиком в чистку свой серый костюм, слишком пропахший, как ему казалось, запахом «Советов», переоблачился.
Одетый в мундир штурмбанфюрера СС с двумя Железными крестами на груди и «орденом крови», полученным за сидение в тюрьме до прихода Гитлера к власти, Дитц размахивал стеком и то и дело показывал командиру дивизии вторжения генералу Штрейцеру прямо на местности расположение пограничных застав на советском берегу. Штрейцер внимательно и, несмотря на разницу в чинах, почтительно слушал Дитца. С эсэсовцем, награжденным «орденом крови», приходилось считаться: он имел доступ к самому Гитлеру. Теперь Дитц возвращался хозяином Львова.
Полюбовавшись панорамой города, он снова залез в коляску мотоцикла. Она накренилась под его тучным телом, затянутым в эсэсовский мундир. Махнув стеком на Восток, штурмбанфюрер скомандовал:
— Вайтер! Вперед!..
Водитель дал газ, и мотоцикл, оставляя позади клубы бензинового перегара, помчался во главе колонны немецких военных разведчиков и особой карательной группы абвера к холмам Львова.
Город, застигнутый врасплох предательским нападением, готовился к отпору.
Во дворе большого дома на Курковой улице, недавно оставленного советской воинской частью, переодетый в штатскую одежду Садаклий, бригадир Голуб и приданная им группа будущих партизан торопливо подтаскивали к открытому люку городской канализации оцинкованные ящики с патронами, длинные, похожие на гробы деревянные ящики с ручными гранатами и винтовками. Руки людей, будущих подпольщиков, ненавидящих фашистов, осторожно принимали ценную кладь.
Садаклий охотно согласился с предложением Голуба запрятать в разветвленной городской канализации Львова многое из того, что не могли захватить с собою уходящие на Восток войска.
Под Львовом, закованная в бетон, протекала подводная Крена Полтва.
Она и поныне пересекает весь город и вырывается из железобетонного канала на другой стороне Львова в северных кварталах предместья Замарстинов. А от реки Полтвы во все стороны расходятся более мелкие каналы — коллектора, по которым человек сведущий, не выходя на «поверхность, может при желании пробраться в любой район города.
Садаклий, вытирая пот с лица, с удовольствием отметил, что исчез под землей последний ящик с патронами.
— Як то кажуть: боже поможи, а ты, небоже, не ле... Голуб не успел закончить шутливой фразы, когда ворота затряслись от тяжелых и резких ударов.
Грицько Щирба, который некогда поздравлял в Тулиголовах Иванну с принятием ее в университет, подбежал к Голубу:
— То уже они, дядько Панасе. Вяжить мене... Садаклий и Голуб быстро перевязали Щирбу предназначенной для этой цели веревкой и повалили его на землю. Когда крышка люка захлопнулась за последним, исчезнувшим под землей подпольщиком, Грицько подполз к ней, прикрыв люк своим телом.
Отряд украинской полиции во главе с сотником Дмитром Каблаком вовсю штурмовал тяжелые ворота дома на Курковой. Каблак был уже в полной униформе — в черном мундире, рогатой шапке-«мазепинке», напоминающей те шапки, которые носили украинские националисты, служившие в австрийской армии в первую мировую войну. Золоченый трезуб — герб националистов — виднелся на черном сукне «мазепинки». Каблака, вооруженного в Ярославе немецким автоматом, как и других диверсантов, немцы забросили на парашютах с самолета. Это произошло над Сиховским лесом еще в ночь на 21 июня.
— Вот зараза! Не открываются! — выругался Каблак и в остервенении дал по воротам очередь из своего автомата. Одна из пуль, пробив ворота, скользнула по щеке лежащего во дворе Щирбы и провела бороздку, которая стала постепенно наполняться кровью.
— Пане сотнику, так мы проволыним тут до страшного суда! — крикнул Каблаку мордастый детина с узкими, заплывшими глазками.— Давайте я с горы заберусь во двор и открою?
Обогнув двор со стороны соседнего парка, полицай Сухоребрый проник на территорию бывшей воинской части через пролом в заборе. Изнутри ему ничего не стоило отодвинуть запор. Ворвавшись во
