другую сторону шоссе, были известные многим «Пески» — глубокие, песчаные овраги, где гитлеровцы убивали и сжигали трупы своих жертв. Вскоре после того как фашисты заняли город, они подвели к «Пескам» трамвайную линию и по ней, преимущественно ночью, на открытых платформах — «лёрах» — привозили тела убитых во львовском гетто и Яновском лагере смерти или жителей города, намеченных к уничтожению на месте, в оврагах.
Район «Песков» тщательно охранялся несколькими поясами оцепления, и потому, обогнув дрожжевой завод значительно восточное, Ставничая прошмыгнула через шоссе почти у спуска в Винники и стала карабкаться по склонам горы, поросшей буковым лесом, на Чертовскую скалу. Так называлось беспорядочное нагромождение обломков скал, разбросанных на песчаной площадке, поросшей соснами и молодыми буками, откуда открывался прекрасный вид на окрестности Львова.
До войны сюда часто приходили экскурсии школьников и студентов, они разбивали здесь палатки, разжигали костры, отдыхали по нескольку дней, только изредка спускаясь в соседние селения за продуктами.
Сейчас на Чертовской скале было пустынно, и Иванна с наслаждением легла на мягкую траву, чтобы отдохнуть после дальней дороги. На трамвае она могла попасть к монастырю Студитов за каких-нибудь полчаса, ей же пришлось сделать крюк в добрых пятнадцать километров.
Освещенная утренним солнцем деревянная часовенка церкви и каменное здание монастыря хорошо просматривались отсюда. Полежав немного, Ставничая двинулась туда. Вниз сбегать было куда легче, и вскоре она очутилась на поле с копнами сжатой пшеницы.
Пересекая мелколесье и глинистые овраги, она добралась полями до деревянной церквушки, окруженной частоколом и кленами. Церквушку эту, построенную без единого гвоздя, как образец прекрасной народной бойковской архитектуры, привезли сюда. подо Львов, из Карпат по приказу Шептицкого.
Иванна миновала ворота, ведущие на погост, и, предвкушая встречу с отцом, быстрее пошла ведущей на монастырское подворье проселочной дорогой. Внезапно из-за поворота навстречу ей, загораживая путь, выскочил Каб-лак. Козырек его «мазепинки» был надвинут на лоб. Прищурив хитрые глаза, Каблак сказал:
— Какая приятная встреча, панно Иванна! «Засада»,— поняла Иванна. Она метнулась было назад, но тут, как из-под земли, выскочили два полицая и крепко схватили ее за руки.
— Спокойненько, панно Иванна,— сказал, улыбаясь, Каблак.— Спокойненько!
— Тато, тато! — закричала в отчаянии Иванна. На ее крик открылось окно в монастырской келье, и она увидела лицо своего отца. Прикрывая ладонью глаза от косых лучей солнца, отец Теодозий силился разглядеть, что происходит на дворе, но Каблак приказал полицаям:
— Давайте ее к самоходу. Быстро, ну!
Через несколько минут, связанная, она лежала на полу дребезжащего грузовика «Зауэр», а сидящий поодаль в кузове на сосновой скамейке Кабдак приговаривал:
— И отца звать не надо было! Все равно он ничем бы панне не помог, только разволновался бы. А у него больное сердце... Жалеть папу надо!
НА ЛОНЦКОГО
Иванну привезли в следственную тюрьму на Лонцкого, на углу улиц Льва Сапеги и Томицкого. Мало кто выходил отсюда живым в годы оккупации.
Большинство узников, завозимых в этот дом, пропадали бесследно. Лишь изредка фамилии наиболее видных антифашистов после их расстрела печатались на красных объявлениях, подписанных начальником полиции и СД провинции «Галиция» бригаденфюрером СС Катцманом.
Попасть на Лонцкого было равносильно словам «отправиться на тот свет».
Альфред Дитц пригласил на первый допрос Иванны ее жениха Романа Герету. Сам же штурмбанфюрер, попыхивая сигарой, удобно развалился в мягком кресле за письменным столом следственной комнаты — динстциммера. Читая протоколы предыдущих допросов, он делал вид, что его нисколько не интересует беседа молодых людей.
У дверей комнаты стояло два эсэсовца с автоматами.
— Образумьтесь, Иванна,— тихо говорил бледный Герета,— если вы расскажете всю правду, господин Дитц сможет выхлопотать вам помилование. Ведь у вас вся жизнь еще впереди!
Хорошо пригнанная к сухощавой фигуре Гереты гитлеровская униформа военного капеллана была весьма к лицу молодому богослову. Он стоял перед своей невестой, сидящей на скамейке, привернутой скобами к деревянному полу. Положив на колени закованные руки, Иванна устало смотрела на них. Слова Романа проносились мимо ее сознания. Она тупо смотрела на носки сапог низенького эсэсовца и мысленно собирала остатки воли для того, чтобы не сказать ничего! Решительно ничего!
— Я люблю вас, Иванна, говорю это совершенно искренне, и потому...
— Искренне? Это вы говорите об искренности! — вдруг прорвало Иванну, и, подняв на Герету гневные глаза, она почти выкрикнула:— Думаете, я не знаю, кто подговорил Каблака отказать мне в приеме в университет, кто украл адресованную мне телеграмму, кто обманным образом завлек меня в монастырь? Разве так поступают честные» искренние люди?
— Да, я сделал это,— признался Герета,— но сделал это для вашего же благополучия. Невесте будущего священнослужителя не пристало учиться в советском безбожном университете!
— А где он, ваш университет! — воскликнула Иванна и кивнула на Дитца,— Вот эти культуртрегеры его вам открыли?
— Подумайте, где вы находитесь, Иванна! — урезонил ее Роман.
— «Подумайте, подумайте»! —не скрывая презрения и ненависти, сказала Иванна.— Какой же вы лицемер! И вор! Да, вор! Вы счастье мое украли... Мечту мою украли... Вы и вам подобные! Как Иуда, предали меня...
