вложить то, чего здесь нет: буйный и бесшабашный задор… И он с каким-то диким сладострастием вывертывает плечи и подтопывает в такт ногами.
А по дороге к волостному правлению столбится пыль, четко в звонком воздухе стучат подковы… На вислобрюхой взмыленной кобыле скачет хорошо знакомый мужикам сотник большого соседнего села Ольшанки, где камера земского начальника и стан. Сотника мужики прозвали «фолейтором» за то, что он всегда, и зимой и летом, сопровождает земского при поездках… Сотник тяжело дышит… Разъехавшиеся полы его кафтана при каждом взлете поднимаются и ударяют в напотевший лоснящийся круп лошади.
— Сам едет, — говорит «конопатый».
«Сам» — это значит земский…
Скоро на крыльцо выбегает Потапыч и колотит усердно по перилам пыльной шваброй. Он торопится навести чистоту в волостном правлении.
Мужики встают с бревен, подтягивают пояски рубах, оправляют картузы, запахивают зипуны и садятся. Тартыга, не переменяя позы, продолжает наигрывать.
Земский на тройке разномастных «иноходцев», — это все, что осталось у него от когда-то большого конского завода… Коренник, с белыми щетками, сильно работает вразбивку ногами, пристяжные едва поспевают за ним, и кажется, что они бестолково прыгают в воздухе и путаются среди постромок. На козлах кучер в безрукавке и урядник с оранжевыми погонами.
Мужики, обнажив головы, переминаются с ноги на ногу. Тартыга на мгновенье смолкает и потом вдруг с удвоенной силой растягивает мехи гармоники, ударяет по всем ладам и ожесточенно выкрикивает:
Земский удивленно бросает на Тартыгу косой и незначительный взгляд, слегка подается к передку сиденья и тычет кулаком в спину кучера. За дребезгом разбитой рессорной коляски не слышно, что он говорит. Кучер круто откидывает назад острые углы локтей и на тугих вожжах осаживает тройку. Коренник с запалом храпит, пристяжные машут головами и нетерпеливо фыркают, жарко отдувая ноздри… Урядник подбирает по-бабьи полы шинели, спрыгивает с козел и трусит к бревнам.
Он вклещивается цепко в Тартыгу, теребит его за рукав и тянет к себе гармонику.
— Подай сюда!
Тартыга отпихивается. Лицо урядника наливается шафраном; на глазах земского без разрешения он не может ударить Тартыгу и кричит:
— С-слышь!.. Тебе говорят, дай!..
Тартыга не уступает и вырывает гармонику из его рук.
— Не замай!.. За эту музыку тоже не щепки, а денежки плачены!.. Ты что здесь за экспроприатор такой выискался?..
Тартыга обозлен и чеканит каждое слово. На него все смотрят, и он чувствует себя героем. И еще более он доволен тем, что нашел то нужное и интересное новое слово, от которого насторожившиеся лица мужиков стали вдруг острыми и любопытно вытянувшимися.
Земский, опираясь дородной тушей на железные крылья кузова, тяжело вылазит из коляски. На холеных и чисто пробритых круглых подушечках его щек кровь проступает пятнами.
Недавно им был разослан по волостям циркуляр о борьбе с хулиганством на основании столыпинского указания из центра. Он манит к себе Тартыгу пухлым пальцем в перчатке:
— Подь-ка, любезный, сюда.
Урядник суетливо прыгает около Тартыги то с одной, то с другой стороны и теребит его:
— Слышь, подь!.. Их высок-родие требуют…
Тартыга неторопливо сует гармонику под мышку и идет медлительно и вперевалку, намеренно отсчитывая ленивые шаги. Земский, откинув назад голову, разглядывает его, немного по-барски, брезгливо, немного с начальственной спесью, и вдруг распаляется:
— Ты кто?..
— Я-то?.. — с наглой смелостью задорно переспрашивает Тартыга.
Хаос мыслей и слов поднимается в его голове, и из них хочется выбрать что-нибудь звонкое и острое…
Оба стоят и смотрят один на другого в упор. Тартыга — маленький и тщедушный… Перед ним земский — из дома дворян Кожиных, отличающихся ростом и любовью к псовой охоте — кажется гигантом… Но это не смущает Тартыгу… Он усмехается раздельно, четко, так что каждое слово крикливо звенит в насторожившейся тишине, отвечает:
— Я — либер… Значит — как я свободная личность…
Земский резким движением плеч сбрасывает с себя крылатку. Урядник на лету ловко подхватывает ее на руки и, по-солдатски глотая слова, рапортует:
— Чей-нибудь пристанний, ваше высокродие… Я всех здешних по личности знаю…
Земский в форменном мундире еще внушительней и строже. Он не слушает того, что говорит урядник, а только издает неясный, мычащий звук и неожиданно размахивается:
— Ты либе-рр! Во-от же тебе… Получай!..
Пухлый кулак в перчатке заносится над Тартыгой.
Тартыга ловко и быстро описывает круг и приседает к земле. Кулак земского просекает пустой воздух… От нерассчитанного удара земский свертывается на щегольских высоких каблуках и перегибается набок… Он уже почти падает, но подбежавший урядник успевает вовремя поддержать его за талию.
Тартыга увиливает в сторону. На безопасном расстоянии от земского он переводит дух и кричит:
— Сорвался номерочек, ваше с-скородие!.. Теперь нет на то никаких правов, чтобы гражданина по лицу бить…
Земский оправляется. Ему неловко и перед мужиками и перед волостными властями, выстроившимися в две шеренги на крыльце правления, и особенно перед урядником, прикосновение горячих и потных рук которого чувствуется сквозь тонкую материю мундира и вызывает барскую брезгливость и досадный стыд от унижения.
Урядник виновато и почтительно отступает от земского, прикладывает руку к козырьку, отдает честь и ждет приказаний.
Земский гневно напруживает из мундира грудь. Нижняя челюсть его трясется, слова, которые он торопится сказать, дзыкают в воздухе неразборчиво и нелепо:
— З-з-з… Вз-зз-ять его!.. — приказывает он.
Урядник опрометью бросается к Тартыге. На бегу он соображает, что в руках у него крылатка, возвращается, кладет крылатку на кожаную подушку коляски и бежит снова, надувая серым парусом шинель.
Тартыга встречает его победоносно и спокойно:
— Ты докажи прежде, за какую вину меня взять?..
Урядник стремительно, вперехват, за кисти рук берет его.
— Нам доказывать нечего!..
Гармоника выпадает на землю… Тартыга сжимает кулаки, надавливает ими с силой в ребра урядника и борется.
— Нет, ты без доказательств не посмеешь взять… Коли если что так, ведь я и в газету могу ход найти…
Голос его становится все громче, заполняет площадь, на которой с жадными вытянутыми шеями мужики следят, как сплелись два тела.
— Не-т… Если уж так, — кричит Тартыга, натуживаясь, чтоб освободиться, — я и в Государственную думу до демократов дойду…
Земский чувствует, как нелепость его положения увеличивается… Он подает уряднику знак и идет в
