оглядываясь, шагнул в лесной полумрак.
Нича резко затормозил и отрывисто просигналил. Включил заднюю передачу и быстро покатил обратно. Остановился, распахнул дверь, выпрыгнул на асфальт и побежал к деревьям, за которыми скрылся отец.
– Папа! – крикнул он. – Пап! Подожди!..
Отец вынырнул из-за деревьев столь неожиданно, что Нича едва не налетел на него. Невольно затормозив, он тут же бросился к нему, крепко обнял, уткнулся носом в отцовский лоб.
– Папа, – забормотал Нича, не пытаясь сдерживать слезы, – папа… Прости меня, ладно? Прости!.. Я не поверил, хотел убедиться… Здесь все бывает. Здесь так… так страшно!..
– Ничего, ничего, – погладил Ничину спину отец. – Я не обиделся, что ты! Я очень рад, что мы опять вместе.
Они снова сидели в маршрутке. Соня уже поняла Ничин поступок, и взгляд ее снова стал прежним. Правда, в нем все еще оставалась тревога, но от нее в этом мире никуда было не деться. Хотя… Да о чем же он думает!
Нича вскочил с кресла и врезался в потолок макушкой. Но обращать внимание на такие мелочи было некогда.
– Что же мы сидим-то?! – замахал он руками, склонившись над Соней. – Ведь тебе нужно ехать! Часы стоят, сколько там времени осталось? Может, всего полчаса! А надо ведь еще научить тебя, как этой штукой управлять.
– Коль, может, я не поеду? – жалобно глянула на него Соня. – Мне без тебя… плохо.
– Да пойми ты, – взмолился Нича, – я ведь тебя не гоню, мне тоже без тебя плохо. Но мне будет легче тут, если я буду знать, что ты в безопасности. И наших мам ты дома поддержишь, они же теперь совсем одни остались!
– А ты?.. – шмыгнула носом Соня. – Ты-то как?
– Так ведь я же теперь не один, – улыбнулся Нича и с нескрываемой нежностью посмотрел на молчавшего, даже отвернувшегося к окошку отца, подчеркнуто не вмешивающегося в их «разборки». – Мы теперь – о-го-го! Горы свернем.
Соня задумалась. В ней явственно боролись между собой два желания: одно звало ее домой, к маме; другое никак не хотело отпускать от любимого. Но, видимо, тот факт, что Нича и впрямь приобрел в лице отца значимую поддержку – как физическую, так и моральную, – перевесил Сонины метания в пользу отъезда.
– Ладно, – снова шмыгнула она, – я поеду. Если смогу. Научишь?
– Конечно, – метнулся к выходу из салона Нича. – Пошли!
– Давай лучше я научу, – оторвал вдруг отец взгляд от окна.
– А ты разве умеешь? – удивился Нича.
– А почему бы мне не уметь? – хмыкнул отец. – Я как раз удивился, что ты умеешь.
– Ну, пришлось научиться… – развел Нича руками. – Я не ас, конечно, но…
– Ну, коли не ас, то и не лезь. А я сейчас из Сони настоящего аса сделаю. – Он подмигнул девушке и легонько подтолкнул ее за плечо к выходу: – Иди, Сонюшка, садись за баранку.
– Я?.. – смутилась Соня, глядя почему-то на Ничу.
– Конечно, ты, – усмехнулся отец. – На теорию у нас времени нет, приступим сразу к практике.
Соня нервно сглотнула и направилась к двери. Спустилась на асфальт, обошла маршрутку и забралась на водительское место. Отец сел в соседнее кресло. Нича остался наблюдать за процессом обучения из салона.
А потом… То ли сказалось дикое, нечеловеческое напряжение от этих двух сумасшедших дней, то ли он просто устал физически, а тут, сидя в уютном кресле, внезапно размяк, но дело кончилось тем, что Нича заснул, так и не сумев посмотреть, как отец учит Соню ездить. Проснулся он от нежного прикосновения к щеке Сониной ладони.
– Коля, Коль… – шептала любимая. – Проснись, пожалуйста. Я поеду, ладно?
Нича, не раскрывая глаз, вскинул руку и крепче прижал к лицу Сонину ладошку. Ему стало вдруг так одиноко и страшно, что даже мысль об отце не принесла успокоения. Казалось, что Соня, его любимая, уезжает от него навсегда. И та пропасть, которая измеряется не в километрах, а в неведомых никому единицах, разлучит их не только в пространстве, но и в таких измерениях, после чего даже жизнь и смерть не будут иметь такого различия, как то, чем покажется им эта разлука. Но любовь – разве не выше она любых измерений? Разве может она быть измерена, взвешена, просчитана и выражена каким-либо кодом? Разве только стихами, и то весьма приблизительно. И разве, если они с Соней любят друг друга, так уж важно, где она будет находиться – за три тысячи километров, за миллионы парсеков, за пределами этой реальности или вовсе вне границ человеческого понимания? Любовь все равно останется с ними, являясь самой прочной нитью, тем самым нуль-т переходом, о котором так мечтают фантасты. Только связывать будет этот неразрывный туннель не тела, а сердца. И вечный фонтан настоящей любви донесет свои яркие волшебные брызги до любого уголка Вселенной, до любой части любой разновидности бытия, где существуют те, кто любит. Может быть, этот фонтан любви и есть основное ядро программы Студента? Или даже этот фонтан и есть настоящая, единственно возможная, бесконечная в пространстве и времени Вселенная, включая в себя все, в том числе и мир самого Студента?..
Нича открыл глаза и притянул к себе Соню.
– Я люблю тебя, – сказал он. – Я буду всегда любить тебя.
– Я тоже люблю тебя, – прошептала Соня. – Я не смогу без тебя жить. Обязательно возвращайся ко мне.
– Я и так буду с тобой всегда. Ведь я же люблю…
– Все равно возвращайся. Обязательно. Я хочу целовать тебя…
И она забросила руки за Ничину шею и прижалась к его губам своими, вмиг заставив Ничу забыть о его красивой «фонтанной» теории. А может, это было лишь ее частным случаем, одним из миллиардов возможных.
Нича стоял, глядя вслед удаляющемуся автобусу, и боролся с огромным желанием кинуться следом, догнать, остановить эту бездушную оранжевую коробку, отнявшую его любимую, и… И что потом? А все равно что. Оставить Соню здесь, уехать вместе с ней, какая разница? Если она будет с ним рядом, то не все ли равно, что именно будет вокруг? Ничто не имеет смысла, если рядом нет той, кого любишь больше жизни, и точно так же все кажется замечательным и прекрасным, если она находится возле тебя.
«Ой ли? – оборвал вдруг он свои мысли. – Отчего же ты продолжал дергаться, когда нашел Соню, когда понял, что она простила тебя? Почему не увез сразу в родной город, пусть и этой, ненормальной реальности, если тебе все равно, что окружает тебя?»
Нет, конечно же, одной лишь любви для успокоения души было мало. Тем более теперь, когда он знал, чем может грозить миру его бездействие. Хотя, как именно ему следует действовать, Нича также не имел ни малейшего представления. Правда, теперь рядом был отец…
Нича проводил взглядом ставшее совсем маленьким оранжевое пятнышко, вздохнул и, развернувшись, побрел к отцу. А тот, похоже, вовсе не замечал траурное настроение сына, с гордой улыбкой следя за удаляющейся маршруткой.
– Ну, что, – сказал он, дернув «хвостом», когда автобус исчез из виду, – хороший из меня учитель, а?
– Кто? – недоуменно свел брови Нича. – Какой учитель?
– Хорового пения, – фыркнул отец, но тут же спрятал улыбку и пихнул плечом в Ничино плечо. – Да ты не кисни, все будет хард-рок. Скоро вы с ней опять будете вместе, вот увидишь.
– Ага, – буркнул Нича, – скоро. Когда какой-нибудь новый Студент лет эдак через миллиард снова не возьмется программку написать на тему «Жили-были старик со старухой».
– Это Соня, что ли, старуха? – снова фыркнул отец. – Вот я ей расскажу, как ты о ней отзываешься.
Нича махнул рукой и опять вздохнул.
– Рассказывай, – сказал он. – И расскажи, кстати, что ты сейчас собираешься делать? Лично я предлагаю идти к «хрущевке», это… ну, центр здесь такой вирусный, сам потом увидишь. Там, кроме
