опять подошла к двери и позвонила, долго не отпуская кнопку звонка.
– Пойдем, – позвала ее Зоя. – Его нет дома.
– Пойдем, – кивнула Зоя Валерьевна, убрав от звонка руку.
Но она, тем не менее, продолжала стоять возле двери. Какая-то идея, смутная мысль, пыталась достучаться до ее сознания… Ну конечно же!
– Зоя, у тебя есть бумага и ручка? – резко повернулась она к Нормалевой.
– Бумага?.. – заморгала Зоя, но быстро сообразила, что она имеет в виду. – Ты хочешь оставить записку? Сейчас… – Порывшись в сумочке, подруга протянула ей шариковую ручку и сожалеючи пожала плечами: – Бумаги нет.
У Зои Валерьевны с собой ничего не было, но машинально она сунула руки в карманы кофты. В одном лежали ключи, в другом – носовой платок. Она достала платок, собираясь уже писать на нем, но из платка выпала вдруг бумажка. Зоя Валерьевна быстро подняла ее. Это была квитанция; на днях она положила деньги на свой мобильный счет.
Размера бумажки как раз хватило, чтобы написать: «Игорь, позвони мне СРАЗУ, как придешь! Зоя Б.». Слово «СРАЗУ» она написала большими печатными буквами, да еще и подчеркнула. Хотела дописать «в любое время дня и ночи», но места уже не было.
Зоя Валерьевна сложила квитанцию пополам и засунула в щель между косяком и дверью напротив замочной скважины. После этого она вернула ручку подруге, вздохнула и сказала:
– Ну, что ж, пойдем.
Назад они тоже шли молча. Оброненная недавно нечаянная глупость мешала Зое Валерьевне начать разговор. Вероятно, это же досаждало и Зое.
Когда до дому оставалось уже всего ничего, Зоя Валерьевна все-таки пересилила себя и сказала:
– Пойдем ко мне!..
Это получилось так жалобно, что ей даже стало противно. «Гадости говорить у тебя куда бойчее получается!» – поддела она себя мысленно.
– Разумеется, к тебе, – ответила Зоя. – Теперь я тебя одну не оставлю.
– А разве… – удивленно начала Зоя Валерьевна, но тут же захлопнула рот.
– Что «разве»? – остановилась Нормалева и внимательно посмотрела на нее. – Ты хочешь спросить, не обиделась ли я на тебя?
– Ну… да… – промямлила Зоя Валерьевна, радуясь, что здесь уже нет ярких фонарей, и краску стыда, залившую ей лицо, подруга не сможет увидеть. А еще ее обрадовала Зоина прямота. Она любила честных, открытых людей. Поэтому и сама попыталась ответить тем же. Собралась с духом и выпалила: – Ты не держи на меня зла, Зоюшка. Все мы, бабы, дуры, наверное. Ну а я особенно. Очень уж я Гену люблю, понимаешь? И заревновала вот, что тут скрывать… Главное, он и повода-то к этому никогда не давал, а все равно… И понимаю, что глупо, но почему-то вот… Прости, ладно? Я ведь знаю, что ты ничего насчет Гены… Ну, что ты не… – Нужные слова не находились. А те, что просились на язык, она произносить не хотела, опасаясь снова обидеть Зою.
– Что я не люблю его, ты хочешь сказать? – неожиданно пришла на помощь сама Зоя, сказав именно то, что боялась озвучить Зоя Валерьевна.
Она благодарно улыбнулась и кивнула. Но затем услышала такое, от чего улыбка тут же сползла с ее губ.
– Давай уж тогда совсем начистоту, – произнесла Зоя, глядя куда-то мимо нее. – Я любила Гену. Потом – да, все прошло. Вернее, я думала, что прошло, заставила так себя думать. Но сейчас… Сейчас я увидела его снова и поняла, что ничего никуда не прошло. Вот так, Зоинька. Что хочешь, то и думай. Что хочешь, то со мной и делай. Одно я тебе могу обещать твердо: вашему счастью я мешать не собираюсь и Гене про свои чувства говорить не стану. Но то, что есть – то есть. Я в этом не виновата. И с тобой хочу быть честной.
Зоя Валерьевна была шокирована этим признанием. В голове словно взорвалась бомба, разбросав по сторонам корчащиеся обрывки мыслей. Но потом в этот образовавшийся вакуум внезапно ворвалось нечто, затопившее всю ее, каждую ее клеточку, каждую пору горячей, всеобъемлющей нежностью, огромным, вобравшим в себя целую вселенную чувством. Оно включало в себя и любовь к мужу и сыну, и горечь от того, что их нет рядом, и боль за них, и веру в то, что они обязательно вернутся… А еще в нем была любовь к самой жизни, благодарность за то, что она могла дышать, плакать, смеяться, радоваться и горевать, переживать и сопереживать, и, конечно же, за то, что она могла любить, надеяться и верить. И еще… Еще ей показалось, что она услышала Гену. Родной, такой знакомый, такой любимый голос шепнул: «Это мой подарок тебе…». Но, конечно же, это ей всего лишь почудилось.
Она вдруг осознала со всей отчетливостью, что ее глупая ревность настолько чужда этому новому чувству, что одно лишь воспоминание о ней вызывало сейчас тошноту. А признание Зои, напротив, показалось таким естественным, гармоничным и правильным, что Зоя Валерьевна, не в силах произнести ни слова, просто шагнула к подруге и обняла, прижавшись всем телом. Из глаз ее текли слезы, но на душе было так светло и просторно, что хотелось впустить туда не только эту славную, чистую и открытую сердцем женщину, но и весь мир.
Наверное, Зоя что-то почувствовала. Во всяком случае, она не отпрянула, не оттолкнула ее, даже будто бы не удивилась. Наверное, она и впрямь была хорошим экстрасенсом и по-настоящему чувствовала людей, по крайней мере тех, кто был ей близок. И когда Зоя Валерьевна наконец расцепила руки и, чуть отодвинувшись, заглянула в глаза Зое, та сказала:
– Спасибо. Спасибо, что ты меня поняла. Но ты знаешь, почему еще я тебе в этом призналась? Я чувствую, что он жив. Я уверена в этом на двести, на триста процентов!.. Когда любишь, не нужно прикладывать особых усилий, чтобы узнать…
– Погоди-ка, – прервала ее Зоя Валерьевна. – Но ведь тогда ты можешь узнать, где он сейчас и что с ним. Пойдем к тебе, ты погадаешь на своих картах!..
И тут совсем неожиданно, без каких-либо предвещающих признаков, хлынул вдруг дождь. Настоящий, почти тропический ливень!
Обе женщины стремглав бросились к дому Зои Валерьевны, хотя в принципе могли и не спешить – все равно они уже вымокли до нитки.
Наконец-то, с запозданием, мощно сверкнуло, а когда они уже вбегали в двери подъезда, их догнал резкий раскат грома.
Поднимаясь по лестнице, Зоя Валерьевна вдруг стала смеяться – легко и радостно, без намека на истерику. Ее смех подхватила Зоя, и подруги, взявшись за руки, словно школьницы запрыгали вверх по ступенькам.
Первым делом Зоя Валерьевна включила чайник, а потом кинулась доставать сменные белье и одежду для себя и гостьи. Переодевшись, они пошли на кухню, и, проходя мимо большого зеркала в прихожей, Зоя бросила на него взгляд, ойкнула, остановилась и схватила за рукав Зою Валерьевну:
– Ты только глянь!..
Она посмотрела в зеркало и не смогла сдержать улыбки: обе в похожих махровых халатах, с мокрыми, обвязанными полотенцами головами, они стали похожи на сестер. А если учесть, что у них были теперь и общая беда, и одна на двоих любовь, даже имя – и то было общим, то, пожалуй, они стали не просто сестрами, даже не близнецами, а будто одним человеком, только представленным в двух ипостасях, словно для столь широкой натуры в одном теле попросту не хватило места.
Обнявшись, они прошли на кухню и сели пить горячий чай. Удивительно, но Зоя Валерьевна не чувствовала больше съедающей ее изнутри беспросветной тревоги за мужа и сына. Теперь она верила, что все будет хорошо. Но беспокойство за них, конечно же, оставалось.
– Ох, этот дождь, – помотала она головой. – Не дал к тебе сходить. Так хотелось, чтобы ты погадала!..
– А зачем идти для этого ко мне? – улыбнулась Зоя и отхлебнула из чашки. – Карты у меня с собой.
– И ты молчишь?! – подскочила Зоя Валерьевна. – Неси же, неси их скорей!
– Погоди, дай чай-то допить, – рассмеялась ее «вторая ипостась». – Гадание – вещь серьезная. – И она стала усиленно дуть на чай, будто специально оттягивая время.
