пути, иди! Вот все, что мне нужно. Если я ошибаюсь, люди покарают меня, но Бог простит.
– Да ведь вы сами только что говорили: бывает так, что люди карают даже тех, кто не ошибается.
– И я снова это повторяю. Пусть меня постигнет людская кара! Я стою на своем, Бийо. Прав я или нет, я иду вперед. Я не поручусь – Боже сохрани – что труды мои не окажутся напрасны. Но Господь недаром сказал:
«Мир людям доброй воли». Будем же в числе тех, кому Господь обещает мир. Посмотри на господина де Лафайета, – сколько он уже совершил и в Америке, и во Франции, он загнал уже трех белых коней, а сколько он еще загонит! Посмотри на господина Байи, который не щадит своих сил, посмотри на короля, который не щадит своего покоя. Полно, Бийо, не будем себя щадить. Расщедримся немного; оставайся со мной, Бийо.
– Но чего ради, если мы не можем помешать злу?
– Запомни, Бийо: никогда не повторяй при мне этих слов, ибо я стану тебя меньше уважать. Тебе надавали пинков, тумаков, тебя били прикладом и даже штыком, когда ты хотел спасти Фулона и Бертье.
– Да, и еще как, – подтвердил фермер, потирая больные места.
– Мне чуть глаз не выкололи, – сказал Питу, – И все это ни за что ни про что, – прибавил Бийо.
– Так вот, дети мои, если бы таких храбрецов было не десять, не пятнадцать, не двадцать, а сто, двести, триста, вы вырвали бы несчастного из рук толпы и спасли от ужасной смерти, которой его обрекли; вы избавили бы нацию от позорного пятна. Вот почему, друг мой, я требую – конечно, настолько, насколько я могу чего-то требовать от вас, чтобы вы не возвращались в деревню, на покой, а остались в Париже, и в случае нужды я мог бы опереться на вашу крепкую руку и верное сердце; чтобы ваш здравый смысл и патриотизм стали пробным камнем для моего ума и моих трудов; наконец, для того, чтобы, сея не золото, которого у нас нет, но любовь к родине и общему благу, вы помогали мне наставить толпу заблудших на путь истинный, чтобы вы были моей опорой, когда я поскользнусь, и палкой, когда мне надо будет нанести удар.
– Собакой-поводырем, – сказал Бийо с возвышенной простотой.
– Вот именно, – согласился Жильбер тем же тоном.
– Ну что ж! Я согласен, я буду тем, чем вы хотите.
– Я знаю, что ты отрекаешься от всего: от состояния, от жены, от детей, от счастья, Бийо! Но не беспокойся, это не надолго.
– А мне что делать? – спросил Питу.
– А ты, – сказал Жильбер, глядя на простодушного парнишку, крепкого, но не блещущего умом, – ты возвращайся в Писле, чтобы утешить семейство Бийо и объяснить, какое святое дело он предпринял.
– Сию минуту, – ответил Питу, задрожав от радости при мысли о предстоящей встрече с Катрин.
– Бийо, – сказал Жильбер, – дайте ему наставления.
– Сейчас, – отвечал Бийо.
– Я слушаю.
– Я назначаю хозяйкой дома Катрин. Ты понял?
– А как же госпожа Бийо? – удивился Питу, услыхав, что права матери семейства переданы дочери.
– Питу, – сказал Жильбер, понявший мысль Бийо при виде легкого румянца на лице отца семейства, – вспомни арабскую пословицу: «Слышать – значит повиноваться».
Теперь пришел черед Питу покраснеть; он почувствовал свою нескромность.
– Катрин – самая умная в семье, – просто сказал Бийо, чтобы объяснить свою мысль.
Жильбер склонил голову в знак одобрения.
– Это все? – спросил Питу.
– У меня все, – ответил Бийо.
– А у меня нет, – произнес Жильбер.
– Я слушаю, – сказал Питу, готовый поступить в соответствии с арабской пословицей, процитированой давеча Жильбером.
– Отнеси мое письмо в коллеж Людовика Великого, – велел Жильбер, – и отдай аббату Берардье; он передаст его Себастьену. Приведи Себастьена ко мне, я попрощаюсь с ним, а потом возьми его с собой в Виллер-Котре и там отведи к аббату Фортье, чтобы он не терял зря времени, По четвергам и воскресеньям бери его с собой гулять; не бойся, заставляй его бродить по лесам и равнинам.
И для моего спокойствия, и для его здоровья лучше ему быть там, нежели здесь.
– Я понял! – воскликнул Питу, радуясь разом и близкой встрече с другом детства, и неясному зову более взрослого чувства, которое пробуждалось в нем при магическом имени Катрин.
Он встал, попрощался. Жильбер улыбнулся, Бийо был погружен в задумчивость.
Потом Питу пустился бегом к аббату Берардье за Себастьеном Жильбером, своим молочным братом.
– А мы, – сказал Жильбер Бийо, – примемся за дело!
Глава 45.
МЕДЕЯ
После ужасных потрясений, которые мы только что явили глазам читателей, в Версале воцарилось относительное спокойствие.
Король отдыхал, и возвращаясь иногда мыслями к тому, что пришлось вынести его гордости Бурбона во время злосчастного путешествия в Париж, он утешался мыслью о том, что вновь завоевал любовь народа.
Меж тем Неккер, стремившийся упрочить свою славу, постепенно терял ее.
Что касается знати, она начинала готовиться к бегству или к сопротивлению.
Народ наблюдал и выжидал.
Тем временем королева замкнулась в себе, убежденная, что все ее ненавидят, и старалась держаться незаметно;
Она затаилась, ибо знала, что если одни ее ненавидят, то другие на нее надеются.
Со времени путешествия короля в Париж она почти не видела Жильбера.
Впрочем, однажды она встретила его в вестибюле, ведущем в покои короля, и, поскольку он низко поклонился ей, она первой начала беседу:
– Добрый день, сударь, вы идете к королю? – осведомилась она и не без иронии добавила:
– Как советник или как врач?
– Как врач, сударыня, – сегодня мое дежурство. Она знаком велела Жильберу следовать за ней. Жильбер повиновался.
Они вошли в маленькую гостиную перед королевской опочивальней.
