преследовать его среди густых деревьев здешнего парка, об этих галлюцинациях, составлявших сущность его второй жизни, протекающей параллельно первой, – сказочной жизни, исполненной поэтических наслаждений, которая текла рядом со скучными прозаическими буднями.
Внезапно дверь с улицы Суассон распахнулась от резкого удара, и на пороге показались несколько человек.
То были мэр города Виллер-Котре, его помощник и секретарь мэрий.
За ними виднелись два жандарма, а за жандармами – пять-шесть зевак.
Встревоженный аббат пошел навстречу мэру.
– Что случилось, господин Лонпре? – спросил он.
– Известен ли вам, господин аббат, – важно ответствовал тот, – новый декрет военного министра?
– Нет, господин мэр.
– В таком случае, потрудитесь прочесть.
Аббат взял депешу, пробежал ее глазами и побледнел.
– Итак? – спросил он взволнованно.
– Итак, господин аббат, представители арамонской Национальной гвардии ждут от вас оружия.
Аббат подскочил, словно хотел проглотить представителей Национальной гвардии с потрохами.
Тогда Питу, сочтя, что настал его черед, предстал перед аббатом в сопровождении своих унтер-офицеров.
– Вот они, – сказал мэр. Теперь аббат побагровел.
– Мошенники! – возопил он. – Бандиты! Мэр был человек добродушный и еще не обзаведшийся стойкими политическими симпатиями; он старался, чтобы и волки были сыты, и овцы целы; он не хотел ссориться ни с Господом Богом, ни с Национальной гвардией.
На гневные восклицания аббата Фортье мэр ответил громким смехом и благодаря этому сумел овладеть положением.
– Вы только послушайте, как аббат Фортье честит арамонскую Национальную гвардию! – обратился он к Питу и его спутникам.
– Это оттого, что господин аббат Фортье знает нас с детства и до сих пор считает детьми, – отвечал Питу с меланхолической усмешкой.
– Но эти дети стали взрослыми, – глухо продолжил Манике, протягивая вперед изувеченную руку.
– А эти взрослые – сущие змеи! – раздраженно воскликнул аббат.
– А змеи кусают тех, кто их бьет, – подал голос сержант Клод.
Мэр расслышал в этих угрозах предвестие грядущей революции.
Аббат разглядел в них грядущее мученичество.
– В конце концов, что вам нужно от меня? – спросил он.
– Нужно, чтобы вы отдали часть хранящегося у вас оружия, – отвечал мэр, желавший примирить враждующие стороны.
– Это оружие принадлежит не мне, – сказал аббат.
– Кому же оно принадлежит?
– Герцогу Орлеанскому.
– Не важно, господин аббат, – возразил Питу, – это не важно.
– Как это не важно? – изумился аббат.
– Совершенно не важно; мы все равно должны забрать у вас это оружие.
– Я обо всем напишу герцогу, – с достоинством произнес аббат.
– Господин аббат забывает, – негромко сказал мэр, – что писать бесполезно. Господин герцог наверняка прикажет выдать патриотам не только ружья своих врагов-англичан, но и пушки его предка Людовика XIV.
Это неопровержимая истина больно уязвила аббата.
Он прошептал:
– Circumdedisti me hostibus meis33.
– Да, господин аббат, – ответил Питу, – вы правы, но мы вам противники только в политике; мы ненавидим в вас только дурного патриота.
– Болван! Бессмысленный и опасный болван! – воскликнул аббат Фортье, которого гнев вдохновил на пламенную речь. – Кто из нас лучший патриот – я, желающий сохранить оружие у себя ради того, чтобы поддерживать мир в моем отечестве, или ты, требующий его у меня ради того, чтобы развязать в отечестве гражданскую войну и посеять рознь между людьми? Кто из нас лучший сын – я, приветствующий нашу общую мать оливковой ветвью, или ты, разыскивающий штык, чтобы вонзить его ей в сердце?
Мэр отвернулся, чтобы скрыть охватившее его волнение, успев при этом легким кивком показать аббату, что одобряет его речь.
Помощник мэра, подобно новому Тарквинию, тростью сшибал лепестки с цветов.
Питу растерялся.
Его унтер-офицеры, заметив это, нахмурились. Не потерял спокойствия лишь юный спартанец Себастьен.
Он подошел к Питу и спросил:
– О чем, собственно, речь?
Питу в двух словах объяснил ему положение дел.
– Приказ подписан? – осведомился юный Жильбер.
– Военным министром и генералом Лафайетом, а написан рукою твоего отца.
– В таком случае, – гордо воскликнул юноша, – ему следует подчиниться беспрекословно!
В его расширившихся зрачках, раздувающихся ноздрях, непреклонном взгляде выказывал себя самовластительный дух его предков.
Аббат услышал слова, сорвавшиеся с уст юноши; он вздрогнул и опустил голову.
– Три поколения против нас! – прошептал он.
– Что ж, господин аббат, придется подчиниться! Аббат отступил на шаг назад, сжимая в руке ключи, которые, по старой монастырской привычке, вешал на пояс.
– Нет! Тысячу раз нет! – воскликнул он. – Оружие принадлежит не мне, и я буду ждать приказа моего повелителя.
– О, господин аббат! – укоризненно произнес мэр, не в силах скрыть своего неодобрения.
– Это мятеж, – сказал священнику Себастьен, – берегитесь, господин аббат.
– Tu quoque34, – прошептал аббат Фортье, в подражание Цезарю закрывая лицо сутаной.
– Ничего-ничего, господин аббат, не тревожьтесь, – утешил священника Питу, – это оружие будет пущено в ход для блага родины.
– Молчи, Иуда! – отвечал аббат. – Если ты предал своего старого учителя, что помешает тебе предать родину?
Питу, чья совесть была нечиста, нахмурился. Он и сам чувствовал, что повел
