полностью отстранила Юстаса от своего имущества, но при этом продолжала требовать подарки, от его имени раздавала милостыню и пожертвования, распоряжалась. Потом, выбрав удачный момент, заявила Юстасу, что станет относиться к нему совсем иначе, если он сделает ее венчанной супругой. Она все решительнее настаивала на его разводе с Констанцией Французской, ибо понимала: это принесет ему вред и ослабит, лишит поддержки последнего союзника, короля Луи. Юстас пытался ей это объяснить, но Милдрэд не уступала. Она то откровенно выказывала ему неповиновение, то отмахивалась от его доводов и объяснений, что из-за этого к ней самой станут хуже относиться, то вдруг начинала ластиться к нему, умолять. И когда Юстас уступил, когда из-за этого потерял свой последний шанс короноваться, — она возликовала. Милдрэд не была наивной и знала, что таким образом она помогает Плантагенетам, что, возможно, чего-то подобного и добивалась от нее Элеонора, давая понять, что, пока Юстас в силе, она обречена оставаться его пленницей. Если же он падет… Это была слабая надежда, но иного пути к освобождению у Милдрэд не было.
Конечно, она заметила, что ухудшение отношения к Юстасу сказалось и на ней. Ранее ее окружал ореол несчастной возлюбленной принца, теперь же все видели в ней корыстную особу, расчетливую шлюху, готовую на все ради своих амбиций. По сути, теперь ее защитником оставался только Юстас. А еще Милдрэд вдруг осознала, что даже если однажды Юстас лишится всего, если останется без поддержки знати и потеряет надежду на трон, то и тогда он не отпустит ее от себя. И понимание этого опять повергло ее в уныние, опять прозрачные голубые глаза Милдрэд стали пустыми, а взгляд был исполнен горечи. Совсем как у Юстаса. Ибо теперь ее сторонились, как и его.
Милдрэд уже давно не исповедовалась, год как не причащалась и не осмеливалась молиться. Да и что она могла сказать Господу?.. Она видела, как ее все быстрее несет к черной бездне, и не знала, за что ухватиться, чтобы замедлить падение. Отсюда исступление от того, что мог дать ей Юстас: богатство, роскошь, власть, почести. И его преклонение перед ней, позволявшее ей мучить его.
Ибо Юстас не был с ней счастлив. Порой ей даже казалось, что он ненавидит ее. Может, поэтому он с такой охотой уезжал от нее. А уезжать ему теперь приходилось часто: Генрих Плантагенет завоевывал замки, его влияние усиливалось, и Юстас сражался с ним столь отчаянно, будто не только хотел отразить врага, но и отвлечься от мыслей о женщине, которую так сильно любил и которая так же сильно его ненавидела. На войне же Юстас мог отличиться, он был прекрасным стратегом, военные удачи приносили ему удовлетворение. И когда в Восточной Англии поднял мятеж поддерживающий Плантагенета Бигод, когда он захватил королевский Ипсвич, Юстас не только сумел отбить у него город, но и сам пошел в наступление, загнал графа в болота и едва не захватил его родовое гнездо Фрамлингем. Однако вынужден был снять осаду замка и поспешить на запад, где его отец продолжал воевать с силами Плантагенета.
То, что они теперь так редко виделись с Юстасом, было для Милдрэд огромным облегчением. Молодая женщина могла отвлекать себя чтением и вышиванием, выезжала на конные прогулки, выслушивала новости и сплетни. А главное — она не испытывала каждодневного вечернего страха, что изголодавшийся по ней Юстас вновь ворвется в опочивальню и ей придется вырываться и отталкивать его, пока он не ударит ее. Ибо теперь Юстас все чаще поднимал на нее руку. Как ни странно, Милдрэд от этого было даже легче: так она хотя бы не опасалась, что вновь обмякнет и сладостно застонет в его объятиях…
Но все же в последний отъезд принц придумал для нее новую пытку. Он сказал:
— Так как Плантагенет захватил земли близ Винчестера, то вскоре в Лондон переедет епископ Генри. И по моему повелению он привезет с собой Вильяма, нашего сына.
Вот это и оказалось для Милдрэд самым трудным. Она не желала знать этого ребенка! Но и не желала ему зла… Ранее она была спокойна за мальчика, зная, что он живет под покровительством епископа в Винчестере, и не особенно задумывалась о нем. Но теперь ее сын жил в Тауэре, и Милдрэд все труднее становилось держаться от него в стороне. Мальчика с няньками поселили не в самом огромном донжоне Тауэра, а в недавно возведенной в юго-восточном углу крепости башне. Милдрэд говорили, что там уютные покои, есть хороший камин, а пол выложен красивым кафелем. Да и кухня рядом, так что блюда к столу маленького бастарда подаются горячими. А еще неподалеку имелся небольшой садик, где малыш гулял с няньками, когда установилась хорошая погода.
Погода и впрямь была просто замечательной. Сидя с вышиванием у окна, Милдрэд даже не накидывала плащ. Солнышко пригревало, было светло, и она могла рукодельничать хоть дотемна, а если уставала, то смотрела на Темзу, на проплывавшие мимо Тауэра корабли, на суету на другом берегу реки, где в Саутворке высилась массивная колокольня монастыря Бермондси со своим прекрасным розарием, за которым ухаживали тамошние монахи. После дождливой весны июнь радовал светом и теплом, мир казался сияющим, ласковым, полным надежды. Хотелось жить вопреки всему. Милдрэд понимала, что это лишь краткое иллюзорное счастье. Ибо за каждым ее шагом следили, она всегда была окружена стражей и оставалась вечной пленницей. А ведь когда-то она могла умчаться от кого угодно. У нее были крылья, была ее любовь, какая позволяла парить, давала силы… Но это было давно. И оказалось неправдой…
От мыслей молодую женщину отвлек звонкий детский смех во дворе. Ее рука с иголкой замерла. Так и есть, маленького Вилли вывели погулять под липами у угловой башни. Она лишь мельком увидела мальчика, который пробежал и скрылся за кронами деревьев, но его смех продолжал звенеть, как маленький колокольчик.
И Милдрэд не выдержала, отложила вышивание и поднялась. Тотчас же встрепенулись и приставленные к ней женщины.
— Продолжайте работу, — властно приказала им саксонка.
Во дворе Тауэра царило оживление, повсюду сновали люди, проводили лошадей, челядь столпилась, наблюдая за выступлениями каких-то фигляров. Но особенно шумно было оттого, что по приказу короля нынче шла починка каменных парапетов на внешних стенах крепости, слышался стук, скрипели лебедки, поднимавшие наверх грузы. Сам Стефан по возвращении в Лондон предпочел обосноваться в Вестминстере, а вот его брат Генри проживал в Тауэре, поэтому во дворе было немало духовных особ, старавшихся получить у его преподобия аудиенцию. Сейчас епископ стоял возле окна, смотрел, как Милдрэд приближается к раскидистым липам, и говорил находившемуся рядом Хорсе:
— Я предвидел, что наша красавица рано или поздно пожелает встретиться с сыном. О, материнское сердце все же трепетная вещь, и как бы Милдрэд ни старалась показать, что не желает знать малыша, перед таким милым ребенком она не сможет устоять.
Внизу Милдрэд уже вошла под сень лип и взмахом руки велела оставаться на местах двум приглядывающим за ее сыном матронам. Сама же неотрывно смотрела на карапуза, который возился возле большой кучи песка, деловито набирая его лопаткой в блестящее медное ведерко.
— Мы попросили мастеров-ремонтников принести сюда песка со стены, — робко заметила одна из нянек. — Милорду Вилли так нравится копать! Но если вы будете против, мы уведем его.
Она еще что-то говорила, но Милдрэд не слышала. Ибо малыш в этот миг оглянулся и посмотрел на нее.
Милдрэд замерла, не сводя с сына глаз. Дитя, рожденное от насилия, дитя ненавистного человека, дитя, которое она не желала… О, он был таким милым! Рыжеватые густые волосы, круглая мордашка, широко посаженные серые глаза, маленький носик и яркий, словно ягодка, рот. Он совсем не был похож на Юстаса. Но не был он похож и на нее. Ребенок, который сам по себе, ребенок которым пренебрегают родители: Юстас не имел для него времени, а Милдрэд игнорировала его.
И все же у Милдрэд появилось странное чувство, что этот малыш ей кого-то напоминает. Может, он являлся ей во снах? Ибо показался ей очень знакомым.
Мальчик продолжал внимательно и настороженно смотреть на эту нарядную леди. Он был довольно рослым и казался тоненьким, несмотря на широкое, затканное золотом и опушенное мехом платьице, укрывавшее его до самых крошечных желтых башмачков. Когда Милдрэд увидела, какие они маленькие, она умилилась. Ее сыну было два с лишним года, он был рожден ранее срока, но, похоже, рос здоровеньким и крепким.
— Почему вы так одели его? — обратилась она к одной из нянек. — На дворе тепло, а он с меховой оторочкой.
Та развела руками, сказав, что малыш такой непоседа, что за ним трудно уследить, и большая часть его одежд сейчас в стирке. Вот его и одели в то, что оказалось под рукой. Но и этот наряд он успел вывозить, играя в песке.
