Раздался негромкий и какой-то невеселый смешок Клима.
— Нет, я не ошибся… Завтра день рождения только у одного… Отгадайте, у кого?
Комиссар не случайно заговорил об этом. Еще в городе договорились отмечать в лагере дни рождения всех мальчишек. По официальному табелю эти празднества относились к поощрительно-воспитательным мероприятиям. А подполковник Клекотов считал их приятной возможностью приласкать, обрадовать мальчишку, показать ему, что его рождение — событие не только для него одного, а и для всех.
— Ну, кто же? — спросил Клекотов и помрачнел от неприятной догадки. — Неужели.
— Да, он самый! — подтвердил Клим. — Богдан!
— Вот видите! — Дробовой торжествовал, предполагая, что теперь подполковник будет вынужден отменить прежнее решение. — Я и в городе говорил: все это благоглупости. А уж начинать с Богдана сомнительную для нашего лагеря традицию — полная нелепость!.. Что подумают другие? Какой увидят пример?.. От работы отлынивает, приказы не выполняет, плюет на командиров, а мы его чествуем? За что?
Клим намотал бороду на пальцы и пропел:
— «К сожаленью, день рожденья только раз в году.»
Клекотову шутка комиссара показалась не очень уместной.
— Положение-то не шуточное. Капитан недаром горячится. Я его понимаю. Неужели завтра только один именинник? Вдвоем это прошло бы лучше: один бы — беленький, а другой, уж ладно, пусть будет черненький.
— Один, — сказал Клим. — Есть дни, когда даже по трое, а завтра только он.
— А среди персонала? — вспомнил Клекотов. — Сержанты?
— Опрошу всех, — обещал Клим.
— Если вам уж так дороги эти семейные праздники, — неохотно произнес Дробовой, — я предлагаю начать их в день официального открытия лагеря.
Клекотов и сам подумывал об этом. Одно удерживало его от такого решения. Богдан мог догадаться, почему не с первого дня начнут поздравлять именинников. Этого парня не проведешь. Чуткости ему не занимать. Как он преподнес старинный романс! День своего рождения Богдан помнит. Обида будет глубочайшая.
— Продумаем все с начала, — предложил Клекотов. — Капитан напомнил нам, что это семейный праздник. Вот и прикинем, как поступили бы в хорошей семье. Допустим, вчера сын крепко набедокурил, а сегодня — его день рождения… Отменить? Перенести?
— Простили бы по такому случаю и отпраздновали! — подсказал Клим.
Дробовой промолчал.
— А вы бы как? — обратился к нему Клекотов.
— Это теория, а на практике. — Дробовой взглянул в окно, выходившее на Третью Тропу. — На практике вашего юбиляра и след, наверное, простыл. Голосует где-нибудь на дороге — попутку ловит, чтобы в город возвратиться.
— Исключено, — возразил Клим. — От него отец отказался. На суде была неприятнейшая сцена!
— У дружков спрячется! — нашелся Дробовой. — Возобновит старые связи!
Это предположение заставило Клекотова посмотреть на часы. Комиссар и капитан поняли невысказанную мысль подполковника. Клим встал.
— Не будем гадать?
Прихватив фонарики, Клим и Дробовой вдвоем вышли из штаба.
На небе проклюнулись звезды. Дремотно шумел лес, стряхивая последние капли. Где-то далеко, не тревожа тишину, прокричал речной пароходик. И не верилось, что вот здесь, на небольшом участке спокойно дремлющего леса, размещены сейчас почти две сотни хулиганов, драчунов и воришек, от которых временно избавился город.
— Умаялись, спят! — тихо произнес Клим.
— Всему-то вы умиляетесь! — проворчал Дробовой. — Даже, что спят!
Слева проступили расплывчатые контуры маленькой палатки сержанта и командира взвода. За ней, ниже на просеке, виднелись белесые пятна больших палаток. Пахло мокрой золой от погашенного дождем костра.
— Я черную молнию видел, — раздалось справа из-под ели.
Клим и Дробовой не сразу нащупали фонариком Гришку Распутю.
— Ты все еще лежишь? — приглушенно рассмеялся Клим.
— Встать! — хрипловато приказал Дробовой.
— Скоро отбой, — ответил Гришка, и все-таки поднялся, и повторил то, что поразило его и чем ему никого не удавалось заинтересовать: — Я черную молнию видел.
— Что за чепуха! — капитан тряхнул его за руку. — Проснись и отвечай на вопросы!
— Почему чепуха? — вмешался Клим. — Я, правда, сам не видел, но читал у Короленко или у Куприна.
Почувствовав поддержку, Распутя медленно приоткрыл рот, чтобы рассказать наконец про чудо, но опять ему не удалось сделать это. Подбежал Славка Мощагин, отрапортовал:
— Товарищ капитан! Третий взвод отдыхает после отбоя! Четверо находятся в отлучке.
Дробовой на мгновение высветил фонариком лицо комиссара.
— Вы, кажется, утверждали, что это исключено? — Потом он перевел луч света на Славку Мощагина. — Почему не сообщили в штаб?
— Решили справиться своими силами.
Побег
Богдан не знал, куда он ведет ребят, а уж они и совсем не представляли, зачем тащатся сзади него по лесу и чем все это кончится. Вовка Самоварик с самого начала не хотел уходить с просеки и все-таки пошел. Его подтолкнула обида. Комиссар сам разрешил ему работать в лаборатории и обещал предупредить командира отделения. Вовка не чувствовал за собой вины. За что же его наказали — лишили места в палатке?
Сердито сопя носом, он плелся сзади всех и уже собрался повернуть назад, но тут мальчишкам повезло: они набрели на асфальтовую дорогу. Неподалеку ярко полыхали огни дежурного гастронома с широкими витринами. В другой стороне тоже горели фонари — там — виднелась пристань на судоходной реке, в которую где-то в лесу впадала безымянная лагерная речка. Небольшой пароходик только что высадил группу пассажиров и, прощально прокричав, ушел в темноту.
— А вы боялись! — победоносно произнес Богдан. — Сейчас погреемся! Ноль семь сообразим по случаю наступающего праздника!.. Кто отгадает, какой завтра праздник, — пьет первый! За мое здоровье!
Ни о каком празднике мальчишки не слышали, и к вину никого из них не тянуло. Но им было стыдно признаться в этом Богдану.
— После семи не продают, — робко сказал Фимка.
— Лопух! — презрительно фыркнул Богдан. — Это водку не продают, а любую бормотуху бери хоть до самого закрытия!
— Нам и вино не отпустят, — напомнил Вовка.
Богдан с сожалением пощелкал языком, потом схватил Фимку и Димку за грудки и подтянул к себе.
— Кто про выдумку болтал?.. Ну-ка, шевелите мозгой!
Напротив гастронома была автобусная остановка. Ребята присели на скамейку под козырьком. Фимка и Димка сделали вид, что усиленно думают, как в считанные минуты повзрослеть, а Богдан вынул мелочь — одни медяки, вытряс карманы у мальчишек. Набралось 47 копеек. Он опустил голову и театрально сжал ее ладонями.
