читается вечная обида. Их постоянно гложет подозрение, что их предмет студенты-филологи считают второстепенным. И это подозрение оправданно. Именно таким их предмет студенты и считают. Это, кстати, одна из причин, почему порой так трудно получить зачет по физкультуре.
Отчаявшись добежать (доплыть, допрыгать) до необходимого норматива, студент попросил преподавателя «просто поставить» ему зачет. Устало попросил. Даже изможденно.
– Как это – «просто поставить»? – удивился преподаватель. – Люди скажут, что вы дали мне взятку.
При слове «взятка» перестали скрипеть даже параллельные брусья.
– А сколько… люди скажут? – спросил после паузы студент.
Ответ преподавателя остался неизвестным. Не дожидаясь его, деликатные физкультурники покинули спортивный зал.
Газовый вопрос
Жил-был преподаватель истории КПСС Геннадий Иванович И. Он трудился в одном из вузов Украинской Советской Социалистической Республики. По свидетельству людей, знавших Геннадия Ивановича, на фоне других преподавателей он выделялся пышными усами и неумением выговаривать слово «конверторный». И хотя слово постоянно требовалось для рассказа о периоде индустриализации, политический урон от его непроизносимости университетское начальство не было склонно преувеличивать. В глазах начальства он компенсировался, возможно, усами преподавателя, напоминавшими усы героя Гражданской войны Семена Михайловича Буденного.
Несмотря на специфику своего предмета, человеком злым Геннадий Иванович не был. Не был и нелюдимым. На перекуре в туалете мог даже переброситься со студентами фразами, к истории КПСС напрямую не относившимися.
Выкурив однажды сигаретку, Геннадий Иванович подошел к писсуару и раскатисто пукнул. Никто из куривших не засмеялся. Преподаватель истории КПСС как бы олицетворял собой всю партию. А уж смеяться над партией (хоть бы и пукнувшей) не отваживался никто.
– Перезимуем! – произнес Геннадий Иванович, обернувшись к курильщикам.
Несмотря на загадочность заявления, прояснить его никто не попытался. Сигналы партии – откуда бы они ни исходили – в те годы было не принято обсуждать. Хотя жизнеутверждающий смысл высказывания присутствующим был, конечно же, ясен. Сам тон комментария (как и тон комментируемого события) говорил об общей стабильности ситуации и дальнейших расспросов не предполагал.
Раздумывая над этим случаем из истории КПСС, рискну предположить, что повторение его в настоящих условиях невозможно. Не потому даже, что такого предмета в украинских университетах больше не существует (по некоторым сведениям, освободившуюся нишу там теперь заняла история Украины). Просто в обстановке «газовой войны» таких смелых прогнозов о зимовке на Украине себе не позволит никто. Не говоря уже о том, что при среднегодовой цене в три сотни долларов за тысячу кубометров использовать газ так бездумно там просто никому не придет в голову.
Местоблюститель
Декан одного филфака боролся за здоровый образ жизни студентов. После 23:00 он приходил в общежитие и устраивал проверки. Если кого-либо в общежитии не оказывалось, он ложился на кровати отсутствующего поверх одеяла. И ждал. Койка под ним почти не скрипела, но соседи нарушителя режима знали, что декан не спит. Они тоже не спали, ведь, что ни говори, трудно уснуть рядом с деканом. В результате этих мер декан всегда имел возможность точно указать время появления владельца койки. Он мог с фактами в руках отчитать его, сказав, например: «Я ожидаю вас здесь с 23:00». Или: «Сейчас, между прочим, уже два часа ночи». Мог спросить: «Где вы проводили время до 5 часов утра? Почему я вынужден вас здесь дожидаться?» На последний вопрос в точности не мог ответить никто, но ходили слухи, что у декана были какие-то сложности в семейной жизни.
Михайло и Олекса
Михайло Г. был деканом филологического факультета. И довольно мрачным человеком. Тем, с кем невозможно не только поговорить по душам (если бы, конечно, это кому-то пришло в голову), но даже просто поздороваться. Чтобы ни с кем не здороваться, по вверенному ему факультету Михайло ходил, низко опустив голову. Это придавало ему удрученный и даже слегка подавленный вид.
Родился Михайло в глухой украинской деревне и в столицу советской Украины пришел с рыбным – хотелось бы верить – обозом. Став деканом, он отдавал явное предпочтение выходцам из украинских деревень. В особенности из глухих. Именно ими он старался заполнить аудитории филфака. Быстрых разумом Невтонов из них почему-то не получалось, но по общественной линии они росли довольно быстро и составляли управленческий костяк факультета. Хотя и не весь факультет. Последнее обстоятельство и было, возможно, причиной постоянной подавленности декана.
Однажды Михайло решил создать книгу о писателе Олексе Десняке. Что именно навело его на такую мысль, не вполне ясно до сих пор. Главным образом потому, что Олекса Десняк совсем не тот писатель, от прозы которого невозможно оторваться. Не тот, чья поэтика рождает неразрешимые загадки, заставляя сердца литературоведов биться чаще. Можно предположить, что Михайле просто надоело быть соавтором факультетских учебников и методичек, в которых, если верить фамилиям на обложках, находила воплощение его филологическая мысль. Как бы то ни было, книга ученого об Олексе Десняке увидела свет, и это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Причиной такого эффекта стали, однако, не открытия Михайлы.
Оказалось, что лет за тридцать с лишним до этого точно такая же книга была уже написана и издана другим автором. Даже если предположить, что творчество Олексы Десняка не вызывало у обоих исследователей ни малейшего расхождения в оценках, текстуальная близость их книг казалась непостижимой. В то время как окружение декана все еще изумлялось роковому совпадению текстов, его недоброжелатели уже во весь голос говорили о плагиате.
По требованию научной общественности обсуждению ситуации был посвящен Ученый совет факультета. Отступая с боями перед натиском коллег, Михайло отчаянно сопротивлялся и призывал их посмотреть на то, что пишут они сами. Что же касается своей причастности к плагиату, то ее он отрицал напрочь. Его решающий аргумент оказался убийственным. «Таку кныгу мэни подалы», – простодушно сказал декан. Этому заявлению противопоставить было нечего.
В сущности, Михайле просто не повезло. С вероятностью сто против одного его книга должна была остаться непрочитанной. Всеми – включая и самого Михайлу. Непрочитанной, вероятно, даже тем, кто эту книгу для Михайлы готовил. В конце концов, для того чтобы отнести издание 50-х годов к машинистке, вовсе не обязательно было его читать. Но на свете все еще был жив тот, для кого имя писателя не стало пустым звуком. Возможно, это был последний на свете читатель как Олексы Десняка, так и исследований о нем. Речь шла об авторе воспроизведенного деканом исследования, ведь именно он и прочел вышедшую книгу. Обнаружив, что новое слово об Олексе Десняке оказалось его собственным, старичок ударил в колокола.
Впоследствии этим делом занималась особая комиссия. Она состояла из людей столь же авторитетных, сколь и дипломатичных. Комиссия установила, что в данном случае правильнее было бы говорить не о плагиате, а о типологическом сходстве. В заключение комиссия отметила, что оба исследования об Олексе Десняке научного значения не имеют.
Русские звуки
В Мюнхенском университете я читал однажды курс лекций по древнерусской литературе. Читать попросили по-русски, чтобы изучающие славистику имели возможность послушать живую русскую речь. Как это обычно бывает, состав студентов не был постоянным. Время от времени появлялись новые лица. Иногда исчезали те, кто слушал с самого начала. Спустя время они снова возникали на прежних местах. Жизнь студента непроста (немцы здесь не отличаются от нас), она полна тревог и неожиданностей, а потому не следует осуждать студента за пропуски.
Я и не осуждал. Но не мог вместе с тем не отметить студентки, которая не пропустила ни одной лекции. Она сидела за первым столом и смотрела мне прямо в рот. Никогда еще мой рот не рассматривали так пристально. Ее голубые немецкие глаза фокусировались на нем с первой минуты лекции и больше уже не отрывались.
Отметив этот беспрецедентный в медиевистике случай, я старался сохранять спокойствие. Но об особенностях «Повести временных лет» мне рассказывалось уже не так безмятежно. Может быть, думал я робко, у меня такой особенный и даже красивый рот. Возможно также (чего не придет в голову во время лекции!), мои губы кажутся девушке чувственными. Не исключал я и того, что мои лекции посещает славистка с гипертрофированным интересом к поцелуям.
В самом конце курса я спросил девушку, почему ее так привлекает древнерусская литература. «Древнерусская литература меня не привлекает, – сказала она с акцентом. – Мне важно понять, как именно вы произносите все эти русские звуки». Звучало это неожиданно, но – не обескураживающе. Да, я не догадывался, что восприятие живой русской речи может быть таким беззаветным. Но всякий, кто выступает перед аудиторией, должен быть благодарен за внимание. Любое. Тем более выраженное столь явно. В наши дни, когда никто никого не слушает, внимание – большая редкость.
Искусство и действительность
Аза Феодосьевна Папина преподавала историческую грамматику а
