Господин фон Мюллер ненадолго замолчал.
Я считала на своем калькуляторе и чувствовала себя ковбоем, играющим заряженным пистолетом.
— Если я возьму пятьдесят семь метров дорожки со львами, какую скидку вы тогда мне сделаете?
— Пять процентов, — ответила за него Элизабет.
Господин фон Мюллер посмотрел на нас не слишком доброжелательно, однако ничего не произнес, кроме:
— Нам нужны точные размеры кусков, чтобы мы могли пришить петли. Дорожка будет доставлена через два месяца.
— Раньше она нам и не нужна. Кресла тоже прибудут только через два месяца. Все остальное мне нужно не позднее чем через три недели.
— Как будете платить? — поинтересовался господин фон Мюллер.
Для расчетов у меня приготовлен заранее подписанный чек. Руфус полагал, что мне, очевидно, придется внести задаток.
— Я оплачу авансом десять процентов стоимости первой поставки, — сказала я.
— Не забудьте о скидке в три процента за уплату наличными, — напомнила Элизабет.
Господин фон Мюллер посмотрел еще менее доброжелательно и долго складывал и вычитал.
Я долго проверяла. Итоговая сумма, после вычета всех скидок, — сорок четыре тысячи семьсот шестнадцать марок пятьдесят пфеннигов.
— Давайте округлим сумму, — неожиданно сказала я, — сделаем сорок пять тысяч. Тогда я возьму еще ковер госпожи Футуры.
Господин фон Мюллер долго смотрел на меня, широко раскрыв рот, наконец опять закрыл его.
— Весьма охотно, сударыня.
Мюллер проводил нас до двери.
— Вы все еще заинтересованы в канвейлеровском столе, фройляйн Лейбниц?
— О да, — отвечает Элизабет, — и все же, пожалуйста, зовите меня госпожа Лейбниц.
— Вы хотели бы на него взглянуть еще раз, госпожа Лейбниц?
— Я всегда с удовольствием смотрю на него.
Улыбаясь, господин фон Мюллер проводил нас в конференц-зал.
Я впервые вижу его. Это потрясающий раздвижной стол на двенадцати разных ножках, один из немногих по-настоящему красивых представителей современной мебели. Серо-черная металлическая столешница имеет легкий налет зеленоватой патины. Она настолько тонкая, что словно парит в воздухе. Одна ножка сделана в форме птичьей когтистой лапы, держащей шар, другая изогнута, как старинная выбивалка для ковра. Третья — в стиле барокко, четвертая — в стиле ампир в форме сужающейся книзу колонны, еще какая-то — драматический зигзаг молнии… Элизабет была права, этот стол на всю жизнь.
— Если ты тоже захочешь канвейлеровский стол, — надменно произнесла Элизабет, — у меня есть связи в фирме Канвейлера. До свидания, господин фон Мюллер.
На улице Элизабет призналась, что это неправда. Фирма Канвейлера пока еще ничего не ответила.
— Но этот индюк Мюллер поверил. Это был большой день в моей жизни!
— Без тебя я бы никогда не получила столько скидок. Мне полагалось бы выплатить тебе гонорар за консультирование.
— Бред! Кроме того, поскольку я привела ему такую хорошую клиентку, на все, что бы я у него ни покупала, он теперь будет делать десятипроцентную скидку. Так что для меня это тоже выгодно.
Из ближайшей телефонной будки я позвонила Руфусу. Он страшно рад, что мы так удачно все провернули. Когда я ему рассказала, что за двести восемьдесят марок приобрела ковер умершей ясновидящей, стоивший раньше больше четырех тысяч марок, и спросила, не боится ли он лежащего на ковре проклятия, Руфус только рассмеялся:
— С какой стати? Ясновидящей повезло: она получила свой ковер, ничего не заплатив за него. Так везет только немногим. Ты получила его тоже почти даром. Если на нем и лежит проклятие, то оно затронет тех, кто хочет его продать. Покупателям он приносит счастье. А буквы Ф. и Я. ты сможешь замаскировать, и все будет в порядке. — Кроме того, Руфус сообщил, что прибыли окна для первого этажа. — Завтра ожидается шумный день. Каменщики будут их вставлять.
Я радовалась предстоящему дню, радовалась своей работе и чуточку тому, что снова увижу Руфуса. Потом мы с Элизабет выпили в кафе по бокалу шампанского за наш успех.
Когда дома я пыталась рассказать о том, как плодотворно провела этот день, меня слушал только отец. Мать и Аннабель заняты Сольвейг. Сольвейг решила, что я теперь всегда буду приходить с подарком для нее. Но сегодня мать не заготовила подарка, и у Сольвейг начался приступ бешенства. В этом виновата я, заявила Аннабель. Мать сказала, что тоже виновата.
В воздухе опять пахнет грозой. Отец тихо шепнул мне:
— Твоей матери придется скоро решать, кем она хочет быть — женой или бабушкой.
Мне стало не по себе. У меня никогда не возникало даже мысли, что мои родители могли бы развестись.
— Я не верю, что ты это серьезно!
— Почему бы и нет? — ответил отец. — Если здесь я уже не играю никакой роли, то могу и уйти.
Мне вспоминается Бенедикт — для него я тоже не играю никакой роли. И тогда надо уходить.
В соседней комнате мать и Аннабель кричат по очереди: «Сольвейг, засмейся! Сольвейг, посмотри сюда! Сольвейг!.. Сольвейг!.. Сольвейг!..»
Я вдруг вспоминаю мать Бенедикта: произнесла Нора хоть раз фразу, в которой не было бы имени Бенедикт или Мерседес?
— Может, все опять будет хорошо, — пытаюсь я утешить отца.
Он недоверчиво улыбается.
На следующее утро я уезжаю очень рано, не желая снова встречаться с Сольвейг и Аннабель. Прощаясь с матерью, я говорю:
— Пока, бабушка! — Она этого не замечает.
Отец отвозит меня на вокзал. Всю дорогу мы ехали молча.
— Может, тебе пойти на какие-нибудь курсы, чтобы познакомиться с новыми людьми, — предложила я, чтобы немного развеселить его.
— Я мог бы пройти частный кулинарный курс у госпожи Энгельгардт.
— Пожалуйста, не надо, папа! — Это означало бы крах брака моих родителей. Отец рассмеялся.
— Кулинарные курсы весьма полезны. Но не волнуйся, господин Энгельгардт этого не позволит.
Мне не до смеха. Не надо больше разрывов!
Отцу пора на работу. Он высадил меня у вокзала и на прощанье сказал:
— Большой привет твоему Бе… — потом осекся и договорил: — Господину Бергеру.
Я точно знаю, что он хотел сказать, но улыбнулась, словно ничего не заметила, и пообещала передать привет господину Бергеру.
85
До прибытия большого транспорта с мебелью надо многое успеть. Повсюду, где не предусмотрено ковров, должны быть отциклеваны полы. Циклевальная машина, электродрель и пила столяра, который встраивает шкафы, изгоняют последних жильцов. Двери, выходящие в коридор, тоже отшлифовываются с внешней стороны и покрываются глазурью. Со стороны комнаты они красятся в белый цвет, поскольку
