Стышнев с юмором рассказывал, как полковник пенял им за то, что они плохо подготовлены и плохого поведения. «Таким офицерам, как вы, место только на фронте», — кричал он. Таким образом, и лучших, и худших — всех на фронт. В запасном же батальоне останутся Бакулины и им подобные.
Итак, второй раз в этом году меня провожают на фронт. Я просил мать не ездить на вокзал — она и так наплакалась за эти два дня, ослабела. Собирая меня в дорогу, она пекла разные пирожки, готовила белье, а по вечерам мы сидели с ней на диване и разговаривали. Я старался не касаться ни войны, ни отъезда, держаться бодро, а на сердце кошки скребли: и мать с отцом жаль, да и война идет не так, как следовало бы.
Последние поцелуи. Я утираю своим платком слезы на глазах матери. Она никак не может оторвать лица от моей груди. Обнимаю и целую ее в последний раз, выхожу не оглядываясь. Отец и брат Сергей уже сидят в санях. Отец все. время держится молодцом. Нет-нет да и скажет: «Мы, Герасимовы, помни, сынок, никогда позади не были». Я, конечно, уверяю его, что не посрамлю знатный род Герасимовых.
— Ты не смейся, — говорит отец, — я знаю: быть тебе полковником.
Едем на вокзал. Там встречаем многих общих знакомых. Наконец обнимаю отца и брата, поезд трогается. На душе грустно и тоскливо. Иду к себе в купе.
— Миша, мы тебя ждем, дернем сейчас круговую, — кричит неугомонный Аркадий Стышнев. В купе все свои: Аркадий, Гриша Малышев, Речников Иван Иванович. «Дернули» раз и два, проговорили за полночь.
В Москве долго не задерживались. Побывали в опере. Слушали «Князя Игоря» с Шевелевым, Запорожцем, Друзякиной и Карензиным, затем поехали дальше.
Москва, как показалось мне, выглядит менее воинственно, чем Иваново. Но зато здесь обилие земгусаров.
Общественные организации — Союз городов и Земгорсоюз, заботясь о больных и раненых, а также и о здоровых солдатах и офицерах на фронте, делают большое дело. Они организовали массу госпиталей с хорошим оборудованием и отличным персоналом, развернули в прифронтовой полосе тысячи питательных пунктов, бань, прачечных и т. п. Без них мы, попросту говоря, пропали бы, так как правительственные учреждения оставили армию не только без оружия, орудий и снарядов, но и без медицинской и санитарной помощи.
Однако, как это всегда бывает у нас с миллионным делом, около этих организаций обосновались целые шайки любителей погреть руки: авось что-нибудь к ним да прилипнет. Кроме того, в этих организациях околачивается огромное число разных бездельников из аристократии и толстосумов, благо работающие здесь освобождаются от военной службы. Для этих господ придумали почти военную форму, даже погоны из хитроумно завязанных серебряных шнурков. Идет этакая величественная фигура. Ну, минимум полковник. Приготовившись отдать честь, подходишь ближе, присматриваешься, а это земгусар — так метко прозвали подобных молодцов едкие языки. Даже плюнешь с досады!
И многие тысячи таких молодцов отлично устроились в Москве, в прифронтовых городах. Думаю, что их немало и в Петрограде, Киеве, да и по другим городам. А хорошо бы всех этих жеребцов собрать в роты и полки да на фронт послать. Однако на фронт едут подобные мне и Речникову.
В Минске мы сделали только пересадку и на другой день высадились на какой-то станции за Столбцами, откуда этапный комендант отправил нас дальше на крестьянских санях, Полдня потратили на то, чтобы найти штаб корпуса. Пообедали там и заночевали, а наутро на тех же крестьянских санях меня, Волкова, Речникова и Стышнева отвезли в 4-й Неманский пограничный пеший полк, стоявший в резерве в деревне Городище. Остальные поехали в другие полки.
Адъютант полка решительный и учтивый штабс-капитан, или штабс-ротмистр по-пограничному, по фамилии Булгаков, не стал удручать нас длинными разговорами и расспросами, а назначил меня в 4-ю сотню (так здесь называется рота), Стышнева в 9-ю, а Волкова и Речникова в полковую учебную команду, причем солидный усатый Речников пошел младшим офицером, а молодой, огромного роста и басовитый Волков — исполняющим обязанности начальника учебной команды.
От Булгакова мы узнали, что полк понес большие потери в боях под Крево и Сморгонью[28]. В батальоне осталось по четыре-пять офицеров. В некоторых сотнях нет ни одного офицера, и командуют ими фельдфебели. Очень мало и унтер-офицеров. Мы первое офицерское пополнение, и нашему приезду очень рады. Затем он предложил, пока отведут нам квартиры, пройти в столовую.
Офицерская столовая размещалась в просторном доме какого-то, видимо мелкого, помещика, на краю деревни. В столовой нас накормили отличным завтраком. Только мы успели с ним покончить, вошел очень высокого роста, щегольски одетый и в пенсне ротмистр. Мы вскочили.
— Здравствуйте, господа, — поздоровался с нами ротмистр. — Я — Желиховский, командир третьего батальона и временно хозяин офицерского собрания. Будем знакомы.
Мы по очереди представились. Желиховский внимательно, оценивающе осмотрел нас, пояснил наши обязанности и права в отношении столовой, офицерской лавочки и парикмахерской, что можно получать в кредит, за что платить наличными, что можно заказать (в частности походные кровати — у кого их нет).
— Вы, господа, теперь пограничники. Армейские погоны снимите. В лавочке купите наши — зеленые. Кстати! У кого нет шпор, приобретите там же; к обеду будьте в полной форме для представления командиру полка. А теперь вы свободны, связные покажут вам квартиры, — слегка небрежно говорил своим полнозвучным баритоном ротмистр. По его голосу чувствовалось, что он поет. Мне он понравился: и его внушительный вид, и щегольская одежда, и небрежная барственность, привычка приказывать, и красивый, сильный голос.
— Иван Иванович! Помнишь полковника Смирнова? Тот жучил прапорщиков за то, что они надели шпоры, а здесь, возможно, будут взыскивать за отсутствие шпор, — сказал я Речникову, выходя из столовой.
Иван Иванович покрутил свой черный ус.
— Это пустяки — шпоры надеть и снять нетрудно. А ты слышал, что говорил парикмахер?
— Нет. Я же не брился.
— Говорит, что в полку строй не пехотный, а пограничный, кавалерийский, «пеший по-конному» называется.
— А что это такое?
— Да сам не знаю. Но думаю, нам придется над ним попотеть.
Связные стояли у столовой. Расспросив их, мы узнали, что квартиры нам отведены и они не связные, а наши денщики. Мы подивились быстроте работы штабс-ротмистра Булгакова.
Моя квартира оказалась очень невзрачной хатой. Передний ее угол, отгороженный палаточными полотнищами, и являлся, собственно, моей квартирой. Остальным пространством хаты владели ее хозяева.
— Сегодня с утра все приготовили, ваше благородие, — говорил Валюк, мой денщик. Не стоило большого труда догадаться, что вчера из корпуса сообщили Булгакову о нашем прибытии, и он все сделал заблаговременно.
— А где ты сам спишь? — спросил я Валюка.
— В сотне, ваше благородие, землянка у нас большая. К подъему я никогда не опоздаю. Завтрак вам будет вовремя.
Я надел шпоры и пришел в столовую за полчаса до назначенного срока, но Волков и Речников уже были там, и тоже при шпорах. Они устроились вместе в одной халупе, поблизости от учебной команды. Никого из офицеров еще не было. Подошел Стышнев, звеня огромными шпорами. Солдаты, облаченные в белые передники, заканчивали расстановку посуды. В глубине комнаты, вблизи более короткой стены, стоял один стол человек на десять, вдоль двух других стен протянулись столы, за которыми могло разместиться человек тридцать. Однако приборы заполнили столы не полностью.
Пришел уже известный нам хозяин собрания ротмистр Желиховский и указал места, где мы будем
