женщины. Но что это были за рассказы? Невыносимая грязь, половая распущенность, не знающая предела, какая-то козлиная похотливость. В первые же дни нашего совместного пребывания в землянке я попросил его избавить меня от подобных рассказов и не развращать совсем юного, восемнадцатилетнего Грушко, второго младшего офицера сотни. Тихон злился, называл меня девочкой, барышней, сосунком и пытался продолжать свои рассказы. Однажды я попросил Грушко:
— Станислав, сделай милость, оставь нас на пять минут.
Когда Станислав вышел, я сказал Тихону:
— Слушайте, господин прапорщик Телешев! Если вы позволите себе еще раз ваши гнусные рассказы, я обругаю вас развратником, подам рапорт командиру батальона и буду просить о предании вас суду чести за попытки развращения юного Грушко.
Тихон затих, затаил против меня злобу, стал грустный и молчаливый.
Второй отвратительной чертой характера Телешева была страсть к рукоприкладству. Он бил солдат и унтер-офицеров, как говорится, за дело и без дела. Лишь бы бить. У этого длинного и тощего человека постоянно чесались руки. Он прямо-таки лишался сна, если за день не побьет двух-трех человек. А бил умело, хладнокровно, резкими ударами. Я смотрел на него и удивлялся: и это народный учитель?!
— Тихон, а ребят ты тоже колотил — и мальчиков и девочек?
— Это тебя не касается. Вот если бы ты был моим учеником, будь спокоен, я тебя выучил бы, — хмуро отвечал он и делал характерные движения рукой.
— Нет! Ты, Тихон, страшный трус. Ты можешь бить только того, кто не может дать тебе сдачи. А перед сильными и стоящими над тобой ты готов ползать на своем тощем брюхе.
Телешев понемногу начинал раздражаться.
— Не забывайте, прапорщик, что я командир сотни, а вы мой младший офицер.
— Может быть, встать перед тобой?
— И встанешь!
— Пока мы наедине, Тихон, не будет этого. А знаешь, между нами говоря, в тебе способнейший специалист пропадает.
Тихон успокаивается и интересуется:
— Что ты имеешь в виду?
— Палач из тебя хороший вышел бы!
Тихон визгливо орет:
— Вы забываетесь, прапорщик!
Нужно сказать, никто из старых кадровых офицеров полка, кроме ротмистра Желиховского, никогда не бил солдат. Я об этом знал. Били вахмистры и молодые прапорщики. Но первенство между ними, безусловно, держал Тихон.
Я сговорился с адъютантом командира батальона прапорщиком Брыковым, и мы устроили против Телешева маленький заговор. В успехе его я не сомневался, так как Белавин благоволил веселому, общительному Брыкову.
Однажды на офицерских занятиях в батальоне Брыков с невинным видом спросил подполковника Белавина:
— Господин полковник! А ведь в уставе не все необходимое предусмотрено о начальниках и подчиненных и о правах начальников.
— Что вы имеете в виду, прапорщик? — недоумевал подполковник.
— А вот право офицера бить по лицу солдат и унтер-офицеров. Ведь есть подобные случаи и у нас, — тут Брыков намеренно запнулся, — а в уставах это не предусмотрено.
— В уставах, прапорщик, к вашему сведению, все предусмотрено, что необходимо, А тот, кто нарушает устав, подлежит ответственности по закону. В первом батальоне, я надеюсь, не может и не должно быть случаев мордобоя!
— Так точно, господин полковник, не должно, — с невинным видом отвечал Брыков, поглядывая на Телешева, который сидел ни жив ни мертв.
— А если будут, прикажете докладывать вам, господин полковник?
— Да! По команде!
— Ну что, Тихон Кириллович, — спрашивал я Телешева, — согласен ты с подполковником Белавиным, что мордобоя не может и не должно быть?
— Змея ты, а не человек, Мишка, — отвечал удрученный Тихон. — Живем вместе с тобой не один день, а тебя не раскусил: все это твои штучки.
Вскоре он чем-то заболел и был эвакуирован. Через неделю мы отошли в дивизионный резерв, где мой приятель доктор Габай Ашурбек передал мне привет от Телешева.
— А где он?
— Эвакуировался в тыл. У него маленькая неприятность.
— Какая?
— Последствия залеченного, но невылеченного сифилиса. Начало сухотки спинного мозга.
В полках введены пятые батальоны, запасные. Командир пятого батальона полковник Соколов, по всей вероятности, пришел из отставки. Он еще бодр, умеет лихо козырять и почему-то особенно тянется перед командиром полка, к явному неудовольствию последнего.
Перед самой пасхой мы стояли на позиции, и в это время нас постигло большое несчастье. Прапорщик Грушко, несмотря на неоднократные напоминания, что немецкие снайперы особенно хорошо стреляют ночью по ракетчикам, по молодости лет и неопытности пренебрегал мнимой, как ему казалось, опасностью. Запасшись ракетным пистолетом и ракетами, во время своего дежурства он ходил по окопам и время от времени пускал ракету, рассматривая при ее свете межокопное пространство. Как-то ночью он, по обыкновению, стрелял из ракетного пистолета и на третьей ракете был убит пулей в лоб. Солдаты принесли его к нашей землянке. Мне было и горько, и досадно. Наконец решил: отомщу бошам за Станислава. У меня еще в школе прапорщиков обнаружились некоторые способности стрелка. Но не хватало выдержки, стрелял я очень быстро, и снайпер из меня едва ли получился бы. В полку я усовершенствовался в стрельбе из винтовки, а также из пулемета. Не теряя времени, я еще раз пристрелял свой карабин, десять раз проверил его, отобрал патроны и вышел на «охоту». В течение трех дней — ночью я не умел стрелять — я ранил и убил пять немцев, а может быть и шесть: в пяти случаях я знал, что моя жертва поражена, так как видел немца слегка подпрыгивающим, а потом и падающим, в одном же случае не был уверен в попадании. Немцы за мной тоже устроили «охоту». Но я не попался. Из романов Джека Лондона я знал, что не следует дважды стрелять с одного места. Я дополнил Д. Лондона: «и в одно время дня». Станислав был отомщен.
Прибыл новый командир сотни прапорщик Нарциссов Викентий Федорович. Внешний вид его не радовал глаза: среднего роста, рыжий, включая ресницы и брови, краснолицый, весь в крупных веснушках. К тому же он оказался обладателем удивительно неприятного, резкого, крикливого голоса. На деле же Нарциссов показал себя славным малым, хорошо образованным (студент-юрист второго курса), дельным и толковым офицером. Он окончил военное училище в августе и имел передо мною старшинство на целых три месяца. Мы с ним зажили дружно. Он хотя и был попович, что явствовало уже из его фамилии, но не верил ни в бога ни в черта, любил повеселиться, посмеяться, рассказать интересный анекдот.
— Викентий Федорович! В пасху на позиции будем стоять? — спросил я Нарциссова, вернувшегося от командира батальона.
— Нет. Наш полк и Рыпинский уходят в дивизионный резерв. Стоять будет в лесу, двенадцать верст западнее Клецка. Генерал говорил командирам батальонов, что там есть отличный городок, построенный кавалеристами.
— Это превосходно. По крайней мере, клопов и блох будет меньше.
— Старков обещал сделать дезинфекцию. Знаешь ведь, что старший врач не любит хвастать попусту.
И вот мы в городке. У нас прекрасный домик, где вдвоем нам уютно и тепло. Мы знали, что в Киев снаряжена специальная экспедиция с задачей привезти куличи, пасхи, греческие бобы, колбасу, вино и
