историей мировой войны читателю, как ничего не говорят фамилии командиров полков и дивизий, в которые эти полки входили. Такое отсутствие зримых событий в распоряжении автора часто грозит его воспоминаниям опасностью стать неинтересными, лишенными динамичности. Но на книге М. Н. Герасимова это не сказалось, ибо ее специфика — воспроизведение не внешней оболочки событий, а главным образом внутреннего мира людей, перерождающихся в горниле безнадежной войны — катализатора революции. Психологический аспект придает книге значительно больший интерес по сравнению с теми мемуарами, которые заключают в себе хронику войны применительно к послужному списку автора, хронику, в которой проходят чередой — пусть даже яркие — события и подвиги людей.
Люди, изображенные М. Н. Герасимовым, действительно по-разному переживали эту драму. Не мог долго оставаться в стороне от нее и прапорщик Герасимов. Первый удар по его безмятежному сознанию, удар, положивший начало краху иллюзий, нанес штабс-ротмистр Муромцев, образованный офицер, художник войсковой разведки, перед которым молодой офицер благоговел. «Скажите, — спрашивал сильно расстроенный Муромцев у Герасимова, — у вас никогда не возникала мысль о причинах настоящей войны? Не пытались ли вы представить себе, как долго нам еще воевать и удачно ли мы окончим эту войну?.. Всем надоела, и, нечего греха таить, мы устали от нее. Между тем для окончания войны с победой нужны огромные усилия, нужно желание воевать и победить, а следовательно, и готовность, если потребуется, положить свой живот за веру, царя и отечество. А есть ли у миллионов людей, составляющих христолюбивое победоносное воинство, подобная готовность, или, говоря иначе, есть ли у них необходимый для этого пламенный патриотизм?» Эти вопросы ошеломили Герасимова, у него никогда не возникало подобных мыслей. Не успел он освоиться с ними, как врач полкового лазарета Бек еще больше ошарашил его: «Что даст война даже в случае победы тебе, мне, твоему Голенцову и всем миллионам крестьян и рабочих, призванных в армию?.. В лучшем случае богадельню, а обычно — нищету. Вот и ответь мне, за что мы воюем?» Действительно, новая для Герасимова постановка вопроса.
Следующий урок политической грамоты преподал ему не кто иной, как простой московский слесарь Федор Голенцов. Прапорщику, возмечтавшему после войны стать ученым-химиком и тем обрести независимость от «хозяев», он популярно растолковывает: «...По-моему, от хозяев вам не уйти, даже будучи ученым. Будет у вас ученое начальство, у того свое начальство и хозяева. Это те, кто жалованье вам будет платить. Как их ни назовите, а все равно хозяева, на которых и ученые должны работать...» И уж полное удивление вызвало у Герасимова как бы вскользь брошенное Голенцовым: «Однако не унывайте, Михаил Никанорович! Учитесь самосильно. Ученые всегда нужны, даже если и хозяев не стало бы». Он никак не мог представить себе: как это без «хозяев», кто же будет «вместо хозяев»? Но и этот вопрос не застал врасплох унтер-офицера Голенцова. Он-то нисколько не сомневался, что хозяином может быть и трудящийся люд, что прийти к такому порядку можно только через революцию. Одно это слово вызывало безотчетный страх в Герасимове, но Голенцов и тут его успокоил: «Конечно, слово
Эти разговоры явились для прапорщика откровением. Он понял, что благополучие в армии только кажущееся, а в глубине идет глухое брожение. Муромцев открыл ему недовольство войной у массы солдат. Но если Муромцева беспокоит падение боевого духа армии, что грозит военной катастрофой, если мозг Муромцева занят изысканием способов возрождения этого духа, то Бека и Голенцова занимают совсем иные мысли — о революционной ломке эксплуататорского строя.
Из разговоров с ними прапорщик Герасимов получил богатый материал для размышлений. «То, что я считал до сих пор священным и непоколебимым, — говорит он, — оказывается сомнительным и неверным, истина — уже не истина, а обман. Старые боги палкой сгоняются со своих пьедесталов и подлежат сдаче на слом. Мне только двадцать два года, но я успел прочесть уйму книг. Однако ни в одной из них не нашел ничего подобного... В голове круговорот».
Вскоре Герасимову представляется случай проверить убеждения как Муромцева, так и Бека и Голенцова в другой сфере: он получает отпуск и едет домой. Картина жизни народа в тылу глубоко потрясла его: «...Слабообеспеченному населению стало жить настолько плохо, что матери семейств вынуждены выйти на улицу и добиваться улучшения положения своих семей в схватке с городовыми. А как себя будут чувствовать солдаты на фронте, когда узнают о происходящем у них дома?.. Николай Петрович (Муромцев. —
Михаил Герасимов надеется получить разъяснение обо всем увиденном у Бека, но по возвращении в полк узнает об аресте революционеров и введении военной полиции. Он остается наедине со своими смятенными мыслями, а наблюдаемый им процесс политического пробуждения солдатской массы не оставляет его в покое. Он подслушивает солдатские думы: «Только скажу тебе, Семен, настоящий трудящий крестьянин у другого, хоша он латыш али поляк, никогда землю отбирать не будет. Вот господа да купцы — это другое дело. Их ничем не ублаготворишь — им все мало. За рупь друг другу глотку перегрызут, а нашего брата мужика хуже скотины понимают. Вот, Семен, где загвоздка: в господах да купцах. Ежели бы их устранить, мужик и вздохнул бы». Эти думы очень близки к тому, что говорят Бек и Голенцов. Война заставляет солдат смотреть
Прозревающий подпоручик Герасимов приходит в ужас, когда в ответ на их недовольство войной власти, не понимая всей серьезности положения, вводят телесные наказания, узаконивают розгу. Гнилая колесница самодержавия катится к пропасти. В первые мартовские дни 1917 года до фронта доходит весть об отречении царя от престола. Какого-то поворота истории Герасимов ожидал, но «не так скоро и не так радикально». И все же новое правительство удивило сначала своим совсем не революционным составом, а потом судорожными попытками сохранить старые порядки в армии. Борьба вокруг этих порядков обнажает те непримиримые противоречия в царской армии, которые до поры до времени были скрыты от неискушенного глаза Герасимова. Дружная на первый взгляд армейская среда раскалывается. Голенцова и Бека нет в полку, но они оказываются не одинокими. Поручик Линько, прапорщик Голиков, солдат Молокович теперь не скрывают, что они большевики, и именно они ведут за собой солдатскую массу. В противовес им оформляется Общество офицеров, где задают тон лощеный аристократ Желиховский и сын банкира Мякинин — держиморды, именуемые солдатами «старорежимниками». Это — «черная сотня», по определению честного офицера капитана Бессарабова. «Не смотри, что у них вид интеллигентный, руки чистые и духами от них пахнет, — говорит Бессарабов Михаилу Герасимову. — Они эти чистые руки по локоть в крови выкупают, в крови тех, кто не с ними». Это общество претит Герасимову, но он остается пока между двумя полюсами: с большевиками ему тоже не совсем по пути — он никак не может примириться с тем, что они расшатывают устои воинской дисциплины, дезорганизуют армию, подрывают ее боевую готовность. Ему неведомо было, что «сохранение боевой готовности означало и было при Керенском сохранение армии с
Ни народ, ни массу солдат буржуазно-демократическая революция не удовлетворяет. Большевик Линько убежденно разъясняет и Герасимову и солдатам, что дело неотвратимо идет к революции социалистической. Процесс большевизации Советов перекидывается на армию: здесь большевики овладевают армейскими комитетами. Борьба против Общества офицеров завершается по-солдатски просто и прямолинейно: солдаты изгоняют из полка Желиховского, Мякинина и остальных черносотенцев-
