Мерзляков. Я отлично представил себе этого спокойного и мощного парня.
— Кроме того, — не повышая тона, продолжал Анисимов, — тяжело ранен Голенцов: перебиты обе ноги, рана в правом плече, без сознания, полковой врач смотрит его.
— Какая неудача! Но что же саперы не подрывают свои заряды? — обратился я к саперному офицеру.
— Ждут сигнала, — пробормотал тот, — ничего не понимаю!
Через несколько минут взвилась в воздух артиллерийская ракета с парашютом.
— Вот он, — обрадовался сапер, — наконец-то! А то я уже не знал, что делать. Теперь ждите: через десять минут будет очень красивая картина.
Десять минут были уже на исходе, а подрывники еще не возвратились.
Ну вот и десятая минута кончается, идет одиннадцатая. Ночь разрывается пятью взрывами, осветившими, казалось, все вокруг. Наш же заряд не взорвался. Я схватил сапера за руку.
— Ничего, ничего, — успокаивающе бормотал тот, понимая мое возбуждение, — сейчас взорвутся и остальные. Мы подготовились хорошо.
Он оказался прав: когда все немецкие пулеметы уже бесновались и рвались мины, вспыхнули остальные взрывы. В межпозиционном пространстве кипел ад: пулеметный и минометный огонь полыхал беспрерывно, а вскоре затем артиллерия немцев начала обрабатывать наши окопы.
Вползли в окоп подрывники. Я вздохнул с облегчением: задача выполнена. Но Голенцов тяжело ранен, убит Мерзляков. Таких потерь в команде еще не было за время моего пребывания в ней. А как дела у Муромцева? Все ли там целы?
Саперы ушли. Офицер, прощаясь со мной, пожаловался, что потерял наган, когда мы ползли под пулеметным огнем. Я обещал найти его потерю: пусть пришлет за ней утром послезавтра. Отослав разведчиков, я пошел на перевязочный пункт; Голенцова там уже не было, его повезли в лазарет. Доктор Старков успокаивал меня:
— Ваш Голенцов мужик здоровенный, хотя и худущий, сердце, как мехи. Раны у него тоже здоровенные, но, я уверен, он с ними справится. Только не стал бы хромать. Я крепко надеюсь на Габая: он, правда, скептик, но свое дело знает отлично, починит Голенцова на славу. Так что вы, юноша, особенно за него не переживайте. — Он покровительственно похлопал меня по плечу.
У Муромцева получилось наоборот: были легко ранены два сапера, а наш разведчик, когда помогал идти раненному в ногу саперу, оступился и растянул сухожилие на ноге, пришлось и его тащить. На этом наши ночные приключения закончились.
На утро никаких распоряжений не было, но зато часов с восьми началась артиллерийская подготовка на участке Воронежского полка. Эта подготовка производила грандиозное впечатление: воздух сотрясался сплошным гулом, отдельных выстрелов не слышалось, но все как бы содрогалось. По-видимому, огонь вели сотни орудий одновременно. Окопы немцев против Воронежского полка затянулись густой пеленой пыли и фонтанами земли, в которых беспрерывно сверкали разрывы снарядов.
Все наши стрельбы в Новогеоргиевске в сравнении с этой артиллерийской исступленностью казались мне теперь невинной детской забавой.
Такой уничтожающий огонь продолжался несколько часов с небольшими перерывами, в которых место артиллерийских разрывов занимал пулеметный огонь немцев. Это легко было определить, так как немецкие пулеметы менее скорострельны, и их более редкий огонь в сравнении с нашими «максимами» обозначался очень ясно. Стреляла также и артиллерия немцев.
Нам казалось, что такой силы артиллерийский огонь должен был смести все, на что он направлялся, и ничто живое там не могло уцелеть.
А канонада все гремела, то затухая, то возобновляясь с новой силой, и каждый раз после того, как она прекращалась, стучали немецкие пулеметы и стреляла их артиллерия. Мы недоумевали: неужели пулеметы могли уцелеть под таким огнем и оставались в живых пулеметчики?
Так продолжалось до темноты, а утром следующего дня все повторилось снова, как накануне. Становилось ясно, что, несмотря на ужасающий огонь нашей артиллерии, какая-то часть немецких пулеметов оставалась неуничтоженной и удивительные по своей стойкости пулеметчики при поддержке артиллерии отражали атаки Воронежского полка. Мы могли представить себе и потери, которые несли воронежцы: они должны быть очень тяжелыми.
К вечеру канонада стихла, только кое-где стреляли пулеметы. Мы понимали, что воронежцы потерпели неудачу и захватить позиции немцев им не удалось. А крови пролилось много!
Так думали мы, слушая канонаду и наблюдая в бинокли левый фланг атакующего полка.
Но действительность превзошла все наши предположения. Уже вечером второго дня наступления воронежцев у нас в полку были следующие сведения. Воронежский полк атаковал немцев, имея два батальона в линию, а в каждом батальоне все роты в затылок, то есть всего было восемь волн. После ожесточенной артиллерийской обработки немецких окопов полк перешел в атаку, рассчитывая быстро ворваться в расположение противника. Но, к сожалению, все произошло не так, как хотелось: уцелели два немецких пулемета в бетонированных капонирах наподобие крепостных, и эти пулеметы последовательно отбили атаки всех восьми волн полка. Наша артиллерия, в том числе тяжелая, оказалась не в состоянии разрушить пулеметные капониры. Воронежцы понесли ужасающие потери, в полку осталось лишь двадцать пять процентов офицеров. Раненых вытаскивали всю ночь. Убитых попросту не могли подобрать. На утро следующего дня трагедия повторилась, но уже с Тамбовским полком, заранее развернутым в затылок Воронежскому. Тамбовцы понесли потери не меньше, чем воронежцы. Такая же картина была в другой бригаде дивизии, на фронте всего корпуса и армии.
Мы недоумевали, зачем понадобилось такое упорство в безнадежных атаках, превратившееся в бессмысленное уничтожение многих тысяч людей. Уже первые атаки, отраженные немцами, со всей очевидностью показали, что успех не может быть достигнут, пока не будут уничтожены пулеметные капониры. Чем же руководствовалось начальство в своем упорстве? Хотело кровью залить эти капониры, что ли? Не иначе! Другого объяснения нет. Я невольно вспомнил слова Муромцева при моем приходе в команду: «Чтобы бороться с техникой, нужно противопоставить ей по крайней мере такую же технику. Одной доблестью и готовностью «положить живот на алтарь отечества» с техникой не справишься». Действительно, в таких условиях может угаснуть самый пламенный патриотизм, а Николай Петрович считал, что патриотизма у нас и без того мало.
Если у солдат, да что скрывать, и у офицеров, хотя и не всех, и раньше были сомнения в искусстве нашего командования, то теперь они еще более подкрепятся: ведь от «солдатского вестника» не скроешь того, что произошло с Воронежским, Тамбовским и другими полками.
Как же быть? Где выход из этого положения, ведущего к еще более серьезным последствиям, чем трагические атаки воронежцев и тамбовцев? Бездарность действий нашего фронта невольно сравнивалась с блистательными победами Брусилова, перевернувшего устоявшиеся понятия военного искусства и сказавшего свое новое, уверенное слово.
Стояли жаркие дни, чередующиеся с проливными дождями. Немцы беспрерывно вели по ночам пулеметный и минометный огонь и не давали нашим соседям убирать убитых. Тысячи трупов быстро разлагались, и воздух был заражен отвратительным сладковатым запахом, доносившимся с участка воронежцев, особенно когда оттуда дул ветер в нашу сторону, напоминая всем о происшедшей бойне.
Муромцев, несмотря на всю свою выдержанность, был хмур и неразговорчив. Ввиду того что разведка пока не проводилась, он каждый день уезжал куда-то с утра и возвращался только вечером.
Я решил проведать Голенцова.
В лазарете направился прямо к Беку. Словоохотливый хирург сказал мне, что Голенцов в приличном состоянии и я хорошо сделал, что приехал, так как сегодня ночью его эвакуируют в тыл. По мнению Бека, Голенцову предстоит длительное лечение в госпитале, ноги у него сохранятся, и хромать он не будет, хотя от болей гарантии дать нельзя. В строй он уже не вернется.
— Ты хорошо знаешь своего унтера? — испытующе глядя на меня, спросил Бек.
— Я дважды был с ним в поисках. Он отважный и надежный разведчик.
— Ну а что он представляет из себя как человек? Знаешь ли ты его с этой стороны?
Я подумал. Чем живет Голенцов, к чему стремится, чего хочет? Об этом я ничего не знал.
— Приходится сознаться, что как человека я Голенцова плохо знаю, — ответил я Беку.
