ГЛАВА XLV
Царствование Юстина Младшего.— Посольство от авар.— Их поселение на Дунае.— Завоевание Италии лангобардами.— Усыновление Тиберия и его царствование.— Царствование Маврикия.— Положение Италии под властью лангобардов и равеннских экзархов.— Бедственное положение Рима.— Характер и правление папы Григория 1-го. 565-604 г.н.э.
В последние годы царствования Юстиниана его одряхлевший ум витал в небесных пространствах и пренебрегал делами этого мира. Его подданные с нетерпением ожидали конца его продолжительной жизни и продолжительного царствования; однако те из них, которые были способны здраво мыслить, опасались, что с момента его смерти в столице вспыхнет мятеж, а в империи междоусобная война. Семь племянников бездетного монарха — сыновья или внуки его брата и сестры были воспитаны в царской роскоши; провинции и армии видели их на самых высоких постах; их личные качества были всем известны; их приверженцы были деятельны, а так как недоверчивый старик медлил выбором своего преемника, то каждый из них имел одинаковое основание надеяться, что будет наследником своего дяди. Юстиниан испустил дух в своем дворце после тридцативосьмилетнего царствования, и этой решительной минутой воспользовались друзья сына Вигиланции Юстина. В полночь его прислугу разбудила шумная толпа людей, громко стучавшихся в двери; оказалось, что это были самые влиятельные члены Сената, и им позволили войти. Эти депутаты сообщили ему важную тайну о смерти императора, передали ему или, быть может, выдумали, что перед смертью его выбор пал на самого любимого и самого достойного из его племянников и умоляли Юстина предотвратить беспорядки, которые неминуемо возникнут, если на рассвете народ узнает, что он остался без повелителя. Выразив приличные в таком случае удивление, скорбь и застенчивость, Юстин, по совету своей жены Софии, подчинился воле Сената. Его поспешно и без шума отвезли во дворец; гвардейцы отдали честь своему новому государю, и затем были торопливо исполнены воинские и религиозные обряды коронования. Офицеры, на которых специально лежала эта обязанность, надели на него императорские украшения — красные полусапожки, белую тунику и пурпуровую мантию. Один счастливый солдат, которого Юстин немедленно возвел в звание трибуна, надел на его шею воинское ожерелье; четверо здоровых юношей подняли его на щит; он стоял на этом щите твердо и прямо, принимая изъявления преданности от своих подданных, а выбор этих последних был освящен благословением патриарха, возложившего диадему на голову православного монарха. Ипподром уже был наполнен бесчисленными зрителями, и лишь только император воссел на своем троне, голоса и синих, и зеленых смешались в одних и тех же верноподданнических возгласах. В речах, с которыми Юстин обратился к Сенату и к народу, он обещал прекратить злоупотребления, позорившие старость его предшественника, держаться принципов справедливого и милостивого управления и с наступлением приближавшихся январских календ воскресить в своем собственном лице и название, и щедрость римских консулов. Немедленная уплата долгов его дяди была солидным ручательством за его добросовестность и великодушие; целый ряд носильщиков с наполненными золотом мешками выступил в самую середину ипподрома, и утратившие всякую надежду Юстиниановы кредиторы приняли эту справедливую уплату за добровольный дар. По прошествии почти трех лет императрица София последовала его примеру и даже превзошла его, избавив многих бедных граждан от тяжести долгов и чрезмерных процентов,— это было такого рода благодеяние, которое дает полное право на признательность, облегчая самую тяжелую нужду, но которое доставляет расточительным и нечестным людям случай употреблять во зло добросердечие монарха. В седьмой день своего царствования Юстин давал аудиенцию послам от авар, и эта церемония была обставлена необыкновенной пышностью, рассчитанной на то, чтобы внушить варварам и удивление, и уважение, и страх. Начиная от входа во дворец на всех обширных площадках и во всех длинных портиках блестели высокие шлемы и позолоченные щиты выстроившихся рядами гвардейцев, которые салютовали своими копьями и секирами с такой самоуверенностью, какой едва ли можно было ожидать от них на поле сражения. Офицеры, занимавшие высокие должности или состоявшие при особе монарха, нарядились в самые богатые одеяния и разместились сообразно с тем, к какому рангу военной или гражданской иерархии они принадлежали. Когда занавес святилища открылся, послы узрели восточного императора, восседавшего на троне под балдахином, или куполом, который поддерживали четыре колонны и на вершине которого находилась крылатая фигура Победы. Под впечатлением возбужденного в них удивления они подчинились тому, чего требовал от них установленный при византийском дворе обряд поклонения; но лишь только они встали на ноги, начальник посольства Таргеций заговорил вольным и гордым языком варвара. Он превозносил устами состоявшего при нем переводчика величие кагана, милосердию которого южные царства обязаны своим существованием и который владычествует над непобедимыми подданными, перешедшими через замерзшие реки Скифии и в настоящее время покрывшими берега Дуная своими бесчисленными палатками. Покойный император поддерживал ежегодными и дорогими подарками дружеские сношения с их признательным монархом, и враги Рима уважали союзников авар. Такое же благоразумие должно побудить Юстинианова племянника подражать щедрости его дяди и купить благодеяния мира у непобедимого народа, который отличается необыкновенным искусством в военных упражнениях, составляющих его наслаждение. Император отвечал в таком же тоне высокомерной угрозы и объявил, что его самоуверенность основана на покровительстве Бога христиан, на древней славе Рима и на недавних триумфах Юстиниана. 'В империи, — сказал он,— достаточно людей, лошадей и оружия, чтобы защитить наши границы и наказать варваров. Вы предлагаете вашу помощь и грозите войной; мы презираем и вашу вражду, и вашу помощь. Нашего союза ищут победители авар; неужели же мы будем бояться их дезертиров и изгнанников? Милости моего дяди были вызваны вашим бедственным положением и вашими смиренными мольбами. Что же касается меня, то я окажу вам более важное одолжение — я познакомлю вас с вашим собственным бессилием. Удалитесь от моих глаз; жизнь послов не подвергнется никакой опасности, если же вы возвратитесь для того, чтобы молить о прощении, то, быть может, вы испытаете на себе мое милосердие'. По донесениям своих послов каган убоялся наружной непоколебимости римского императора, с характером и ресурсами которого был вовсе не знаком. Вместо того чтобы привести в исполнение свои угрозы против Восточной империи, он направился в бедные и варварские страны Германии, находившиеся в ту пору под владычеством франков. После двух нерешительных сражений он согласился отступить, а австразийский король облегчил господствовавшую в его лагере нужду немедленной доставкой хлеба и скота. Эти неоднократные разочарования охладили заносчивость авар, и все их могущество, вероятно, расплылось бы по сарматским степям, если бы союз с королем лангобардов Альбоином не направил их оружие на новую цель и не прикрепил их истощенную фортуну к прочному поселению.
В то время как Альбоин служил под знаменем своего отца, он столкнулся в одном сражении против гепидов с сыном их короля и пронзил его своим копьем. Восхищавшиеся храбростью юноши-лангобарды стали единогласно требовать от его отца, чтобы геройский сын, разделявший с ним опасности битвы, был допущен к участию в пиршестве, устроенном по случаю победы. 'Вы, конечно, не позабыли, — возразил непреклонный Аудоин,— мудрых обычаев наших предков. Каковы бы ни были заслуги сына короля, он не может сесть за стол вместе со своим отцом, пока не получит своего оружия из рук иноземного короля”. Альбоин почтительно подчинился законам своего отечества, собрал сорок товарищей и смело отправился ко двору короля гепидов Туризинда, который, исполняя долг гостеприимства, обнял убийцу своего сына и обошелся с ним любезно. За пиром, во время которого Альбоин занимал место убитого им юноши, в душе Туризинда заговорили трогательные воспоминания о прошлом. 'Как мило мне это место и как ненавистен мне тот, кто теперь его занимает”— таковы были слова, вырвавшиеся вместе со вздохом из груди негодующего отца. Его скорбь расшевелила национальную ненависть гепидов, и оставшийся в живых его сын Кунимунд, разгорячившись от вина или от грусти по брату, увлекся жаждой мщения. 'Лангобарды, — сказал грубый варвар,— похожи и наружностью, и запахом на кобыл с наших сарматских степей'. Это был оскорбительный намек на белые перевязки, которыми были обвернуты их ноги. 'Прибавь еще одно сходство,— возразил смелый лангобард,— ведь вам известно, как они лягаются. Побывай на Асфельдской равнине и поищи костей твоего брата: они смешались с костями самых низких животных'. Гепиды, отличавшиеся свойственной воинственным народам храбростью, вскочили со своих мест, а Альбоин и его сорок товарищей схватились за свои мечи. Смятение было прекращено вмешательством почтенного Туризинда. Он сохранил и свою собственную честь, и жизнь своего гостя и, по исполнении торжественных обрядов усыновления на оружии, отпустил чужеземца в окровавленных доспехах своего сына, которые были
