вернуться в Калифорнию, где были счастливы, и уже почти сели на поезд, когда их заметили полицейские и Уилла застрелили на месте.
Элизабет внезапно открыла глаза, испугавшись того, куда завели её мысли. Смесь горьких воспоминаний, нынешнего удовлетворения и не уходящего ни на минуту чувства вины бурлила под соломенной шляпкой бывшей мисс Холланд, пока экипаж выезжал из парка на неожиданный перекресток. Сейчас они находились на южной оконечности парка, проезжая по Пятой авеню мимо отелей «Плаза» и «Новая Голландия». Из их обиталища, скромной восьмикомнатной квартиры в Довере, дорога в парк шла со стороны Семидесятых улиц, но Элизабет видела, что кучер послушно везет пассажиров в центр города. Элизабет приоткрыла рот и перевела взгляд на мужа. Но он не повернулся к ней, а она была не из тех женщин, которые задают вопросы.
Они двинулись по Мэдисон-авеню, что принесло Элизабет облегчение. Здесь её вряд ли узнают, а даже если и так, она была уверена, что заметивший её человек будет достаточно воспитан, чтобы не упомянуть о том, как видел бывшую невинную принцессу высшего света Манхэттена в общественном месте с огромным животом.
На Пятой авеню любящие показную роскошь люди строили особняки, похожие на памятники мирским достижениям их хозяев, так что домовладельцы в равной мере могли и наблюдать за соседями, и сами хвастаться доходами. Эта улица притягивала людей наподобие Хейзов, с чьей единственной дочерью, Пенелопой, Элизабет когда-то дружила. Пенелопа, если ей предоставлялась возможность, всегда выбирала платье, в котором совершенно точно привлекла бы всеобщее внимание. Теперь говорили, что Пенелопа близко общается с Каролиной Брод, богатой наследницей, которая в прошлой жизни служила у Элизабет горничной. Сегодня вечером мисс Брод устраивала приём, приглашение на который хотели получить все, словно происхождение Каролины было не выдумкой. Сейчас, наверное, обитатели Пятой авеню и других фешенебельных районов прихорашиваются перед этим большим празднеством. Состав гостей разительно отличался от завсегдатаев балов полуторалетней давности, когда Элизабет была дебютанткой, с которой мечтал познакомиться каждый.
«Ошеломительно, — подумала она, — как же я изменилась». Но теперь супруги оказались на Мэдисон-авеню, где благородные семейства жили в более симпатичных и скромных домах, почитая старые традиции и не желая выставлять себя напоказ. Элизабет с облегчением вздохнула при мысли, что ей не предстоит сегодня посещать никаких балов, и мирно задумалась, что таится за простыми фасадами этих домов из коричневого камня.
— Не здесь ли живут Ливингстоны? — после длительного молчания спросил её Сноуден, указывая на каменный особняк на углу. Элизабет улыбнулась и кивнула, поскольку хотя и была уверена, что ответ мужу известен, но знала, что он позволяет ей выступить в роли экскурсовода по родному городу, и с радостью подыграла ему.
— А там Вандербильты из Уайтхолла?
Элизабет снова кивнула и по мере продвижения вперед отвечала на похожие вопросы, и даже сама указывала на интересные, по её мнению, дома. Ей нравилось давать что-то Сноудену, пусть она и делилась с ним лишь крупицами сведений, и переполнявшая её радость схлынула, лишь когда она услышала вопрос:
— А здесь живут Каттинги?
— О да, — прошептала Элизабет и резко повернулась, и впервые за этот день её черты оказались достаточно освещены, чтобы её могли узнать.
Поскольку единственным наследником судоходной империи Каттингов был парень по имени Тедди, который дважды предлагал ей руку и сердце ещё при жизни Уилла, вот только ни она, ни кто-либо другой не воспринимали Тедди всерьез. В конце концов, он же был Тедди, другом, который сидел рядом с Элизабет на похоронах её отца, тихим скромным мальчиком, казавшимся мисс Холланд невидимым в ту пору, когда она грезила лишь о крепком парне, живущем в конюшне её родного дома. Прошлой зимой, когда Элизабет поехала во Флориду со своей старой подругой Пенелопой, Тедди намекнул, что всё ещё питает нежные чувства, и старшая мисс Холланд надеялась получить ещё одно предложение в тот краткий период между днем, когда обнаружила, что беременна, и днем, когда он завербовался в армию. Если честно, когда-то Элизабет даже желала получить от него поцелуй или немного ласки, но давно уже похоронила это желание, и теперь ей было тяжело думать о Тедди. Ведь подобные мечты означали предательство уже двух мужей. А даже если и нет, теперь Тедди служит на Филиппинах, и ходят слухи, что по его возвращении от него ожидает предложения Джемма Ньюболд.
— А этот дом…
Элизабет моргнула и попыталась стряхнуть наваждение. Сноуден указывал на элегантный дом из коричневого камня, стоящий в середине квартала на западной стороне улицы. В нём было четыре этажа, и на каждом на улицу выходило по три окна. Над дверью располагался симпатичный витраж из белого и золотого стекла. Это был район тридцатых улиц, а недалеко отсюда находился особняк в парке Грэмерси, где выросла сама Элизабет, и всё ещё жила её семья. Элизабет должна была знать этот дом, но назвать его хозяев не получалось.
— Не уверена, что узнаю… — Элизабет приподняла брови и посмотрела на мужа.
— Полагаю, — начал Сноуден, пристально смотря ей в глаза и слегка улыбаясь, — здесь живут Кэрнсы.
— Простите? — Рука Элизабет невольно дернулась к груди. Она уже чувствовала разливающуюся в груди благодарность, вытесняющую прежнее смятение. Именно такой дом Элизабет выбрала бы для себя: большой, но не претенциозный, основательный и крепкий, построенный по аристократическим стандартам Нью-Йорка.
— Скоро родится ребенок, — просто сказал Сноуден, — и я подумал, что пришло время обзавестись приличным домом для моей жены.
Элизабет во все глаза смотрела на здание, где будет растить ребенка, с каждой секундой обретая всё большую уверенность в том, что это идеальное место.
— О, спасибо вам, мистер Кэрнс, огромное спасибо, — горячо поблагодарила она, вновь обретя голос. Она заморгала, всё ещё не совсем веря в то, что это правда. «Мне чертовски везет, — напомнила она себе, — и следует неусыпно об этом помнить». Звуки дорожного движения к концу дня стали громче, а дома вокруг позолотил свет предзакатного солнца. На лице Элизабет все ещё играла искренняя улыбка, которая озарила его при виде дома. А затем Сноуден наклонился вперед и совершил беспрецедентный поступок. Он прижался губами ко рту Элизабет и поцеловал её.
Между ними никогда не было романтических порывов, и этот внезапный жест вновь изменил настроение Элизабет. Возможно, она выглядела такой же потрясенной, как и чувствовала себя, потому что Сноуден похлопал её по колену, как дедушка, упрекающий внучку за то, что она не идёт спать в положенный час.
— Мы можем переехать, как только вы захотите, — официальным тоном произнес он, прежде чем наклониться и приказать кучеру отвезти их обратно в Довер, чтобы начать собирать вещи. На обратном пути Сноуден не смотрел на жену, и ко времени приезда домой Элизабет убедилась, что если в его поцелуе и была похоть, то это не более чем игра её виноватого буйного воображения.
Глава 3
