неё сакральное значение. В одной руке она несла маленький саквояж, а в другой — буклет с билетом в каюту второго класса, брошюру и список пассажиров. Она купила билет на собственные деньги, заработанные во время путешествия и от продажи статей Дэвису Барнарду. Подружившийся с ней писатель Грасс снабдил её списком знакомых, к которым стоит зайти в Париже, и нескольких отелей, где можно недорого остановиться на первых порах. Барнард предложил Диане присылать ему материалы для статей и пообещал, что когда она обзаведется связями в новом для себя городе, то станет еженедельно писать «Письмо из Парижа». Диану радовала поднимающаяся от воды прохлада, немного остужавшая её, поскольку если бы не холодок, она испугалась бы, сколько оставляет позади.
Диана отправила письма матери, тете и сестре; они получат их завтра или послезавтра, и беглянка надеялась, что родные поймут её поступок. Она знала, что Генри уже получил её послание, поскольку вчера доставила его лично, поднявшись по грозным каменным ступеням огромного особняка Шунмейкеров: подобие последнего непристойного поступка за её короткий путь нью-йоркской дебютантки. Диану уязвляло, что Генри не пришел сюда раньше неё, но она была наделена даром воображения и в отдаленном уголке души чувствовала, что увидит его в любую секунду, издалека заметит его идеально уложенные темные волосы. Потом Генри подойдет к ней быстрым городским шагом, шепотом попросит прощения за то, что ему пришлось улаживать последние срочные дела, перед тем как оставить прежнюю жизнь, а затем обнимет любимую за плечи и поведет по доске на борт.
Все это время огромный железный корпус судна возвышался над ней как некое чудовище из морских глубин: вздымались из воды непробиваемые черные стены, далеко вверху виднелась белая краска палубы, а ещё выше — иллюминаторы, канаты и дымовые трубы. Уже скоро будут выкрикивать имена опаздывающих пассажиров, а потом Диана на самом деле уедет навсегда. От невероятности такого поворота событий у Дианы захватывало дух, но она все еще не могла в это поверить. И не поверит, пока не окажется на палубе, а водная гладь между нею и берегом станет слишком широкой, чтобы её переплыть.
Она повернулась на просоленных досках пирса и оглядела огромную толпу: отъезжающих путешествовать и провожающих их в дорогу. Восторг, тревога и печаль читались на их лицах, вытянутых и пухлощеких, молодых и пожилых. На пирсе сгустилась атмосфера ожидания и предвкушения. Диана увидела пробирающегося сквозь толпу мужчину с напомаженными до блеска волосами и в расстегнутом пиджаке, под которым виднелся жилет.
Диана приоткрыла рот и улыбнулась, когда их взгляды встретились. Сосредоточенный взгляд Генри давал понять, что он заметил любимую задолго до того, как сам попал ей на глаза, и за секунду весь страх улетучился, и Диана поняла, что была права. Конечно, Генри пришел. Они вместе едут в Париж, и ей не стоит волноваться и беспокоиться. В чистом голубом небе над головой безмолвно плыли безмятежные облака. Вокруг продолжали сновать и кричать люди, словно ничего особенного не было в том, что эти двое встретились у отплывающего в Европу парохода. Когда Генри наконец добрался до Дианы, она радостно улыбалась. Он забрал у неё билет и положил в карман пиджака. А затем, не говоря ни слова, взял затянутую в перчатку руку Дианы и опустился на одно колено.
— Я вел себя не так, как мне следовало — и на этой неделе, и всегда. Но также я никогда не встречал другую девушку, которую любил бы как тебя, и если ты согласишься стать моей женой, обещаю, что остаток дней я проведу, исправляя свои ошибки. — Он посмотрел на Диану. Темные глаза, в которых подчас нелегко было прочесть его мысли, светились искренностью. Генри не улыбался. Его лицо выражало только серьезные намерения. Через несколько секунд он достал небольшую коробочку. — Диана, ты выйдешь за меня замуж? Останешься ли здесь и будешь моей женой? Обещаю, у нас будет настоящая помолвка, пышная свадьба в церкви, а сплетники пусть говорят все что угодно — черт с ними, я буду рядом с тобой. И никогда больше не стану воспринимать твою любовь как нечто само собой разумеющееся.
Генри открыл коробочку, и Диана увидела выбранное им кольцо. Оно не походило на то, что он вручил её сестре, равно как и на то, что носила Пенелопа в жалкой попытке изобразить романтическую помолвку. Кольцо Дианы было в форме цветка с крупным сапфиром в центре на украшенном бриллиантами изящном золотом ободке. Очень женственное, но одновременно смелое и дерзкое, совсем как сама Диана. Она знала, что Генри все время думал о ней, выбирая кольцо, и от этого её напряженные плечи немного расслабились. Она вдохнула полные легкие морского воздуха. Но в следующую секунду представила себе замечания, которые скоро начнут отпускать дамы, называющие себя подругами её матери, или сторонники Пенелопы, или другие люди с большим количеством свободного времени. «Что она о себе думает, с таким- то кольцом?» — будут возмущаться они все то время, что она станет носить подарок Генри, что значит вечность, если она примет предложение.
«Вечность», — подумала Диана, словно впервые попробовав на вкус это слово. Не дожидаясь ответа, Генри снял с неё перчатку, сунул её в карман, где уже лежал билет, и надел кольцо на палец мисс Холланд. Он встал и обнял девушку за шею, запутавшись пальцами в кудрях. Диана закрыла глаза и почувствовала головокружение от того, что Генри пришел вот так уговаривать её отдаться ему. Через несколько секунд их губы встретились, между влюбленными вспыхнул прежний магнетизм, и Диана поняла, что начинает сдаваться.
Они так бы и продолжали целоваться на пирсе, несмотря на палящее солнце и снующих вокруг людей, если бы не поднялся ветер. Сильный порыв сбил с головы Дианы шляпу, взлохматив темно- каштановые волосы девушки и отправив головной убор в воду. Диана несчастно ахнула. Это была шляпа Генри, та, которую он подарил ей в самом начале их флирта, когда они ещё не полюбили друг друга по- настоящему. Потеря этого талисмана на мгновение показалась мучительной.
— Моя шляпа! — воскликнула Диана, разочарованно хмуря брови.
— Не волнуйся, я её достану.
Диана изучала профиль Генри, его четко очерченный подбородок и выступающие скулы, пока он пристально оглядывал толпу и доки, пытаясь определить, где находится потерявшийся головной убор. От созерцания его позы и внешности завидного и желанного для всего Нью-Йорка мужчины сердечко Дианы забилось быстрее. Тревога за потерянную шляпу утихла, и Диана была потрясена тем, как быстро успокоилась. Её карие глаза заблестели, будто в преддверии слез, но расплакаться Диане вряд ли грозило.
— Нет, — сказала она, хватая Генри за руки и не отпуская их.
Генри опустил глаза на неё, и его губы наконец начали расплываться в улыбке, словно Диана только что сказала ему какой-то шаловливый секрет.
— Значит, пусть плывет? — спросил он.
— Да. — Диана улыбнулась ему в ответ, потеплев от этих минут наедине. — Да, пусть плывет. Но нет — нет, я не могу выйти за тебя замуж. Не здесь, не в Нью-Йорке, не так.
— Что? — Счастливое выражение сразу исчезло с лица Генри.
— О Генри. — На губах Дианы ещё сохранился отблеск улыбки, но она больше не могла смотреть возлюбленному в глаза. Уверенность в том, что она должна сделать, пришла быстро, ещё до того, как Диана подобрала подходящие слова. — Я угрожала отъездом не потому, что ты не сделал мне романтичного предложения. Чей ещё период ухаживаний романтичнее нашего? Но дело в том, что если я выйду за тебя, то навсегда останусь скомпрометированной второй женой, и леди будут предостерегать дочерей от повторения моей судьбы.
— Да какая разница? — быстро произнес Генри. — Какое вообще значение имеют их мысли, когда я так люблю тебя и хочу, чтобы ты была рядом? Сейчас моя жизнь изменилась, у меня есть обязательства, которые необходимо выполнять, но я не знаю, как буду этим заниматься, если рядом не будет тебя, моей жены. Мне нет дела до слов и поступков этих людей.
Диана кивнула и притворилась, что размышляет. Если на них кто-то и смотрел, им с Генри это было неизвестно.
— Не то чтобы меня волнует, что они скажут, и я знаю, что и тебе все равно. Но я не хочу жить в городе, где слышу только перешептывания о том, какая я маленькая распутница. Сами люди не имеют для меня значения, но они олицетворяют собой Нью-Йорк. С ними нам предстоит обедать день за днем, а их мышление настолько узколобо, что само пребывание в их обществе наводит на меня тоску. Я хочу слышать другие звуки, другие голоса, хочу, чтобы из окна открывался вид на… — Она замолчала, задумавшись об извилистых улочках древних городов и зная, что стоящий перед ней мужчина не видит их очарования.
