— Все так измельчали! — объявила Пенелопа Шунмейкер, когда через несколько часов после приезда на приём так и не получила приглашения на танец. Черты лица Пенелопы всегда называли очень выразительными, но сейчас её вытаращенные от недоверия глаза казались огромными. Миссис Шунмейкер уже могла на ощупь узнать обои мисс Брод, и это было отвратительно, ведь она никогда не относилась к девушкам, желающим оставаться незамеченными. Три месяца плохого самочувствия остались позади, и теперь Пенелопе ужасно хотелось веселиться, но начать было сложнее, чем в былые времена. — Бак, разве все они не выглядят карликами? — настойчиво переспросила она.
— Только не я, — ответил её друг Исаак Филлипс Бак с легким скромным смешком. Слова прозвучали шутливо, но были чистой правдой, поскольку он на целую голову возвышался над Пенелопой и был в два раза шире неё. Бак любил пускать пыль в глаза и позволять людям верить, что он происходит из августейших Баков, но в действительности его происхождение было сомнительным, а авторитет в обществе основывался только на репутации обязательного гостя любого светского мероприятия. Создать эту репутацию ему во многом помогла бывшая мисс Хейз. Но Бак совершенно точно не являлся маленьким человеком, хотя это и было одной из причин, почему сейчас его присутствие раздражало его старую подругу.
— Должно быть, у них совсем нет мозгов, если они в самом деле верят, что Каролина Брод так хороша, как они думают, — рявкнула Пенелопа. Как она знала, мода коварна и быстро проходит, но ведь молодая жена не так уж и долго пролежала в постели и по-прежнему выглядела лучше любой из девушек. Миссис Шунмейкер вспомнила, что Каролина когда-то была обычной недовольной служанкой, уволенной из дома Холландов, но эти события произошли до того, как она подружилась со старым холостяком Кэри Льюисом Лонгхорном и каким-то образом убедила его отписать ей обширное состояние. Поначалу она играла роль наследницы, но теперь стала ею по-настоящему, и доказательства этого окружали Пенелопу: лепнина на потолках и красивый фасад, на котором висела табличка с новым адресом Каролины. Пенелопу передергивало при мысли о том, как официально хозяйка дома разговаривала с ней, сделавшей для бывшей служанки так много, и как быстро извинилась и покинула её, чтобы пуститься в погоню за Лиландом Бушаром.
Для Пенелопы намного мучительнее физической боли были терзания, что она так долго стоит здесь, и ей совсем не уделяют внимания. На ней было броское ярко-красное платье, облегающее фигуру, как пёстрое оперение. Обтягивающее руки кружево и пояс из замши вокруг талии подчеркивали, как она похудела с последнего выхода в свет. Уложенные в прическу волосы напоминали полночное облако, а подчеркнутые черным глаза выглядели неестественно голубыми.
— До сегодняшнего дня я даже не догадывалась, насколько недобрым может быть Нью-Йорк, — горько заключила она. Ведь хотя в светской хронике о подобном не писали, Пенелопа так долго была прикована к постели потому, что потеряла ребенка, который должен был стать их с Генри первенцем. И в довершение всего, это трагическое событие произошло тогда, когда её ослепительный муж воевал.
Точнее, не воевал, потому что Уильям, отец Генри, устроил так, что сына отослали на Кубу, где опасность уже почти миновала. И никакого ребенка на самом деле не существовало, поскольку Пенелопа вовсе не была в тягости. Ребенок был выдумкой, которую она сочинила, чтобы привязать к себе Генри и наказать вызывающую раздражение девчонку, которую он якобы любил. Пенелопа даже не могла забеременеть, потому что они с Генри не жили как муж и жена по-настоящему, кроме одного случая во Флориде, когда Генри был сильно пьян. На секунду лицо Пенелопы расслабилось, а кровь согрели мысли о том лете, когда они с Генри сплетались в жарких объятиях в каждом укромном уголке то одного фамильного дома, то другого, в каком могли уединиться… Но Пенелопа приказала себе об этом не думать. Она находилась в комнате, полной лишенных сочувствия людей, очевидно, способных получить удовольствие при виде её низвержения, и поэтому не могла позволить себе тосковать.
— Смотри! — преувеличенно жизнерадостным тоном воскликнул Бак.
После короткой паузы Пенелопа посмотрела туда, куда он показал. Там, в толпе людей с покрасневшими лицами, глупо визжащих от восторга и неуклюже танцующих — или, предположила Пенелопа, в её отсутствие в бальном зале такое могло сойти и за грациозность — стоял высокий широкоплечий мужчина в чёрном облачении с почти такими же пронзительно-голубыми глазами, как у самой миссис Шунмейкер. Его каштановые волосы и сияющая улыбка выглядели цветуще, хотя и с изрядной долей экзотики.
— На что именно? — ответила Пенелопа деланным тоном, который обозначал, что она не впечатлена.
— Это принц Баварии. — Бак склонился к давней подруге и доверительно зашептал: — Он ненадолго прибыл в Нью-Йорк. Говорят, что скоро объявят о его помолвке с этой малюткой, которая сейчас стоит рядом с ним — француженка, на вид не больше шестнадцати — но её матушку, графиню, беспокоит страсть принца к путешествиям, и поэтому они везде следуют за ним по пятам.
Пенелопе пришлось приподняться на носочки атласных туфелек, расшитых жемчугом, и вытянуть шею, чтобы увидеть это создание. Сквозь море нарядов и потных лиц она заметила не одну француженку, а двоих, ни одна из которых не отличалась высоким ростом. Дама постарше с равнодушным видом обмахивалась веером, а младшая, в ожерелье из жемчуга и бриллиантов, с обожанием глазела на широкие плечи своего спутника. Что-то в её нежной коже и больших карих глазах напомнило Пенелопе о Диане Холланд, и она ощутила приступ гнева.
— Когда мы отдыхали во Флориде, он тоже был там, но я ни разу его не видела.
— Можно догадаться, какой красотой в молодости отличалась графиня.
— Да, — согласилась Пенелопа, но только после того, как мельком оглядела впавшие щеки и чересчур накрашенное лицо пожилой леди. Принц улыбался каким-то подхалимам с терпеливым презрением, которое Пенелопа сразу же узнала, поскольку сама часто к нему прибегала. Она почувствовала общность с этим мужчиной, потому что он так явно возвышается над окружающими, совсем как она сама. Затем принц поднял глаза и окинул её взглядом. За последние несколько месяцев Пенелопа привыкла держаться в напряжении, но при виде человека определенно своего круга она смягчилась.
— О… Миссис Шунмейкер.
Отвлекшись от принца, Пенелопа обернулась и увидела Аделаиду Ньюболд, в девичестве Уитмор. Новоиспеченная жена слегка улыбнулась, проходя мимо, и без остановки проследовала далее непримечательной бледно-лиловой тенью.
— И что это было? — Пенелопа сумела не повысить голос, но в нём и без того слышалась еле сдерживаемая ярость. Её, Пенелопу Шунмейкер, унизила девица, которая вышла замуж довольно поздно, причем за человека, гораздо менее значимого в обществе, чем Генри, и эта выходка до того возмутительна, что поверить в неё было почти невозможно. — Неправильно, что все они считают мисс Брод такой утонченной и воспитанной и в тоже время строят мне противные рожи. Думаешь, это разумно? — Бак молчал, пока она медленно переводила на него взгляд. — Так как?
— Возможно… — Бак сжал мясистые губы. Пухлые щеки угрожали заслонить его глаза. — Возможно, они полагают — конечно же, ошибочно, — что ты слишком быстро вышла в свет после твоей… болезни. В отсутствие мужа, то есть, это могло тебе навредить.
Бак выразился очень осторожно, но для ушей Пенелопы его слова прозвучали глупо и бессмысленно.
— Я хочу пить, — бросила она. — Принеси мне воды.
Она не стала смотреть Баку вслед, а сразу же с горделивой целеустремленностью двинулась через гостиную второго этажа нового дома Каролины Брод. Свет свечей играл на ткани её красного шёлкового платья, а кружева нижних юбок пенились вокруг изящных ног. Изысканно одетые гости, должно быть, внезапно обрели остатки разума, поскольку с почтительным видом отошли, уступая ей дорогу. Пенелопа вышла на середину залы, где стояла хрупкая девушка, напомнившая Пенелопе Диану Холланд, но быстро отвернулась от европейки.
— Представьте себе, за весь вечер никто ни разу не пригласил меня на танец! — воскликнула она, обращаясь к принцу Баварии. Пенелопа растягивала гласные на американский манер, а в её голосе
