— А знаешь, здесь можно было бы устроить небольшой отель, — продолжила я. — Если вложить сюда деньги, кое-что перестроить и прорубить лестницу по скале вниз, на пляж…
Тетя Хетти пожала плечами. Такое ей явно не приходило в голову.
— Нет, знаешь, я напишу ему, что дом не продается.
Она отвернулась и, подставив кулачок под подбородок, задумалась, глядя в окно. Но через пару минут опять заговорила:
— Интересно было бы узнать, сколько Дороти тратила на этот дом?
— А зачем тебе это?
— У нее была машина, она держала этого дворецкого, Бейтса, и еще шофера, горничную, часто ездила отдыхать во Францию и в Швейцарию — на все это нужны большие средства.
— Разумеется. А почему ты вдруг этим заинтересовалась?
— Я не столько заинтересовалась, сколько в недоумении. Я тебе рассказывала, помнишь, она говорила, что ей идут гонорары за книги Генри, а после ее смерти они перешли к его сестре.
Я села и закурила сигарету. У тети Хетти появился интерес к детективам?
— Я просматривала бумаги Дороти и обнаружила две странные вещи. Во-первых, они были не в письменном столе, где лежали все домашние счета и прочее, а в шкафу, на дне ящика под бельем. И если бы не Мэри, которая, как ты знаешь, обожает все тщательно убирать, мы могли их вообще никогда не обнаружить. С какой стати она держала бумаги в шкафу под бельем? Для старых, ненужных документов они были в необыкновенно аккуратном виде. Но что поразило меня больше всего — так это то, что, оказывается, последние пять лет перед смертью Генри вообще не писал. И самый крупный гонорар, который он получил, составлял пятьдесят фунтов в год.
— А разве ты не знала, что он перестал писать?
— Я этим как-то не интересовалась. Время от времени мне попадалась в магазине его книги. Писал Генри довольно хорошо, и я как-то само собой считала, что он процветающий писатель, получает много денег, но на банковском счете было всего две тысячи фунтов, которые Дороти тоже завещала мне. И никаких ценных бумаг, никаких акций. Только Дороти явно жила не на две тысячи в год — она тратила гораздо больше. Может быть, она жила не на проценты, а тратила капитал? Но это маловероятно — Дороти была не дурочка и понимала, что надолго его не хватит. Интересно знать, откуда она брала деньги?
Мне это тоже было интересно. Действительно, ведь никто не станет жить на широкую ногу, не будучи уверенным, что денег хватит еще надолго и всегда есть откуда их взять. Это было по меньшей мере любопытно — а я от природы любознательный человек.
Глава 2
Жизнь в доме на скале шла тихо и провинциально. После лондонской суеты для меня это был просто рай. Я даже чувствовала себя почти счастливой, чего не испытывала давным-давно. Будучи замужем за Гэри, иногда я бывала лихорадочно, безумно счастлива, но никогда не имела покоя! Я не виню в этом Гэри, скорее себя. Я его любила, и думаю, он тоже любил меня, как умел. Но мы с ним совсем не понимали друг друга, хотя поначалу казалось, что у нас много общего. Я тогда была восторженной девицей, и просто пришло мое время любить. К тому же мне льстило, что он был хорош собой, неотразимо очарователен. А я никогда не была красавицей, и слишком прямолинейна, чтобы быть любезной. Гэри говорил, что его покорили моя чистота, доверчивость и наивность. Я напоминала ему трогательную овечку среди стаи волков. Не знаю, как можно было поддаться на такие сантименты. К тому же я слишком высокая и склад ума у меня вполне практический, чтобы притворяться слабой беззащитной женщиной. Я встретила Гэри на вечеринке, которую устраивал мой агент. Я не очень умею вести светские беседы и, наверное, смотрелась на этой вечеринке немного неуместно. Он подошел ко мне, улыбнулся очаровательной улыбкой, от которой уже тогда, в первые минуты нашего знакомства, у меня заколотилось сердце.
— Тоска смертная, не правда ли? Давайте сбежим отсюда и поедим где-нибудь вместе. Впрочем, нам придется выбрать недорогое кафе — я практически разорен.
И эта его откровенность вконец меня обезоружила. Глаза у него были такие честные. Как я потом обнаружила, он всегда смотрел так — прямо и искренне, даже когда говорил неправду.
— Я не могу просто так уйти, — ответила я, — видите ли, я работаю с этим агентом.
— Да, я знаю, вы Элизабет Тривейк, художница. Впрочем, мне трудно понять художника, который продает свою душу рекламному агентству.
Он говорил это искренне и действительно так считал. Никто и ничто не могло убедить Гэри делать работу, которая была ему не по душе, но зато он из кожи вон лез, чтобы сбыть уже сделанную работу за хорошие деньги. Это очень помогало его карьере. Потом даже говорили, что он был гением, но люди склонны преувеличивать, особенно если талантливый человек умирает молодым. Через месяц мы поженились, просто пошли и расписались в мэрии. Мы ничего не сказали даже тете Хетти — так хотел Гэри, и я ему уступила. Однако через несколько месяцев стало понятно, что женитьба вовсе не означала для Гэри ограничение свободы — изменилось только то, что любящая жена окружила его заботой, а он, как и раньше, свободно уходил когда хотел и делал что хотел. Гэри продолжал снимать мастерскую, хотя перевез свои вещи в мою квартиру, так что я по-прежнему платила за нее одна и вдобавок кормила нас обоих.
Я знаю, тете Хетти было обидно, но она ничего не сказала, только прислала нам свадебный подарок и пожелала счастья. Со временем стало ясно, что в итоге моего замужества я должна еще кормить и Гэри, штопать ему носки, стирать одежду, спать с ним, если только он не оставался на ночь в мастерской или не уезжал на выходные к друзьям! Меня он никогда не брал с собой, и для этого всегда находился удобный предлог. В выходные он будет работать с коллегами — художниками! У них мальчишник — они будут обсуждать искусство и делать наброски! Потом настал другой период — он начал требовать у меня денег. То на одно пять фунтов, то на другое, то десять фунтов еще на что-нибудь. Мои накопления начали таять, и я стала волноваться, потому что всегда осторожно обращалась с деньгами — они доставались мне тяжелым трудом. К тому же мне уже хотелось обосноваться в собственном доме — надоело жить в съемной квартире.
— Все будет иначе, когда я заключу контракт с Блэкмуром. На этой неделе я повезу ему мои эскизы. Правда, Лиз, это только временные трудности, скоро у нас будет денег сколько угодно. Ты такая милая, такая преданная, я куплю тебе норковую шубку, у тебя будут бриллианты… — И я не знаю — то ли он просто утешил меня, то ли сам в это верил. Он обнимал меня, и я, все еще влюбленная в него, сдавалась на эти посулы, хотя и не без ворчания.
Но однажды, вскоре после очередного такого обещания Гэри, я просматривала глянцевый журнал, в котором должна была быть моя последняя работа — реклама краски для волос, — и увидела в нем фотографию. Гэри стоял на ступеньках особняка Блэкмура, а на руке у него висела какая-то смазливая девица с темными волосами. Заголовок над фотографией гласил: «Мисс Диана Блэкмур и мистер Гэри Лэнгдон, молодой скульптор. Он работает над скульптурной композицией из трех фигур для фойе особняка мистера Блэкмура».
Когда Гэри вернулся домой, я устроила скандал. Меня сжигала не столько ревность, сколько обида.
— Я, может быть, продаю душу рекламному агентству, но не набиваюсь в зятья к миллионеру, чтобы получить выгодный заказ.
— О чем ты говоришь?
Я протянула ему журнал.
— Значит, ты ездил к Блэкмуру по делу! Только ты, наверное, не сказал Диане Блэкмур, что машина, на которой ты приехал, оплачена женой, рисующей глупые рекламы для дамских журналов?
— Терпеть не могу склочных, ограниченных женщин. А если ты начнешь закатывать мне скандалы, то это конец.
Но это был еще не конец. Мы помирились, однако розовые очки наконец упали с моих глаз. Гэри стал еще больше времени проводить в своей мастерской, но я знала, что он действительно работает, и работает исступленно. Я хотела посмотреть, как продвигается его скульптурная композиция, но он отказался
